Архитектор Игорь Явейн. Полный каталог проектов 1923—1980

изошло это так. В 1940-м году, после включения Эстонии в состав СССР, И. Г. Явейна вдруг вызвали повесткой в «Большой дом». Он готовился в том числе и к худшему; дома ждали волнующиеся родственники. Но инспектор был улыбчив: «Ах да! У Вас в Эстонии есть роскошная вилла… и участок замечательный! … Всё это ведь теперь уже не за гра- ницей! А не хотите ли Вы её продать?!». «Конечно, с радостью, — не без иронии пе- ресказывал свой ответ И. Г. Явейн. Давно собирался и вот сейчас, идя сюда, как раз об этом думал…». За виллу заплатили натурой: два отреза сукна на костюм и пальто и ещё кое-какая мелочь. Вскоре после этого во время какой-то корпоративной вечерин- ки дача сгорела дотла и участок забросили. В первые годы после выселения из старой квартиры в отсутствие Игоря в новой кварти- ре никому категорически не открывали входную дверь. Были устроены щеколды и це- почки дореволюционного изготовления, а Буся изображала голосом плохо соображаю- щую старушку. Полвека спустя Игорь Георгиевич, проходя мимо дома на углу соседней улицы, вдруг взволнованно произнёс: «Говорил же я им, что нельзя жить в собственном доме!». Речь шла о его друзьях, бывших владельцах всего этого дома, продолжавших жить в нём после всех конфискаций и подселений, так что их там помнили, как «быв- ших». В конце концов они были арестованы и пропали. Впрочем, источником несчастий мог быть не только пресловутый «квартирный вопрос». Отец как-то рассказал о суде уже 1930-х годов над одним из Шишкиных (видимо, юристом Сергеем Несторовичем), где ему предъявляли какие-то совершенно немыслимые обвинения в диверсиях, пла- нируемых против советской власти, и на суде он всё это признал. Тогда Буся, которую трудно было чем-либо напугать, в зале суда встала и пошла прямо по центральному проходу к месту подсудимых. Конвоиры с винтовками напряглись, вытянулись, но её никто не остановил, и Буся, перегнувшись между конвоирами через парапет и глядя брату прямо в глаза, громко произнесла: «Это невозможно. Ты не мог этого сделать. Я не верю во всё это». Но тот, также глядя ей прямо в глаза, ещё раз подтвердил прав- дивость своих показаний… По немецкой линии едва ли не единственный из оставших- ся старших Явейнов, тоже юрист (и опять память сохранила всё услышанное, кроме имени!) работал с документами и отказался вести дело Промпартии, был арестован, но не признал ничего и также пропал бесследно. Из Явейнов и Шишкиных «на разводку», кроме самого Игоря и его сестры Аллы, никого не осталось. Старшие, кто выжил, вживались по-разному. Буся работала в медицинских клиниках, часто на нескольких работах сразу, помогая своим уже взрослым детям. Один из её старших братьев — профессиональный игрок-картёжник — проводил все вече- ра в центре города в карточном клубе, существовавшем, кажется, вплоть до середины 1930-х годов. Жил он безбедно. «А ты ведь шулер?!», — говорила ему Буся. «В этом нет необходимости—они ведь все играть не умеют», —следовал ответ. Младший из брать- ев, Николай НесторовичШишкин, преподавал русскую литературу и коллекционировал древности. Уже после войны, в конце 1940-х, зайдя к нему в гости, И. Г. Явейн застал там группу его молоденьких выпускниц, одна из которых, Нора, стала вскоре его женой. Все эти разномастные осколки прошлого непредсказуемым образом встраивались в изме- нившуюся жизнь и играли в ней существенную роль вплоть до конца 1940-х годов. Ошибка думать, что политика так уж фатально меняет продолжающуюся жизнь... В лю- бом случае жизнь по-прежнему делается людьми, сформировавшимися, жившими, действовавшими «до того». Кто-то из них и сделал то, что произошло, с кем-то это сде- лали, а кто-то просто жил и продолжает жить. Жизнь кардинально меняется не тогда, когда меняется социальная система, а когда уходят люди, несущие в себе ещё «ту» тра- дицию, когда их жизненные привычки перестают что-то определять. Внешние события вторгались, ломая в том числе и внутреннюю жизнь поколения И. Г. Явейна, но направ- ление рикошетов могло быть непредсказуемым. Возникали новые идеи и мечтания,

проекты и направления искусства, непредсказуемые судьбы. Люди, прошедшие изне- женное комфортное детство, юность и взрослую жизнь, вдруг проявляли удивительную стойкость и неприхотливость в условиях нищеты, унижений, тифа, клопов, с которыми невозможно было бороться, ибо они были всюду. Эти люди и с новыми обстоятельства- ми жили, как живут с клопами. У людей того поколения поражала способность спокой- но упоминать о жутких катастрофах, происшедших с ними или их близкими, как о не- кой нейтральной канве жизни. Игорь Георгиевич Явейн категорически не принимал очень многое вокруг себя, мно- гое не принимал в целом, но по самым глубинным свойствам своей личности был про- сто органически не способен кого-то или что-то просто ненавидеть и жить неприязнью, строить жизнь на отрицании. Он реагировал на всё как художник: всегда был неким инородным телом, но всегда непредсказуемо преображал жизнь, в которой оказывал- ся. Голод, блокада порождали у него ощущение, что город ещё никогда не был так кра- сив, и это чувство воплощалось в серии его рисунков. Разорённый дом вылился в пу- тешествия и отрицание дач. В ответ на жалобы на ненадёжное северное лето говорил: «Не бывает плохой погоды. Есть люди, которые не умеют её использовать». Так же как на голод, блокаду и разорённый дом, реагировал он и на «творческие перестройки совет- ской архитектуры». Он жил всем существом и больше чувствовал, чем формулировал, хотя кто его знает?! Была в нём какая-то первичность и неразрывная слитность, каза- лось бы, несочетаемых слоёв сознания, сидящая в самых сокровенных глубинах суще- ства. Такова самостоятельность крупных личностей: они существуют и в своём времени, и вне этого времени. В известном смысле они и вне эпохи. Противоречивость сознания и она же — многомерность. Это тот минус, которого нам так не хватает сегодня. И. Г. Явейн в самых бедственных условиях продолжал жить так, как будто бы ничего не случилось, не разрушилось, ничего не ушло: и в семье, и в профессии он всю жизнь выстраивал вокруг себя мир по точкам отсчёта и векторам из мира своего детства. Даже небольшая, заставленная отцовскими вещами, перегороженная, частично заселённая чужими людьми квартира у него превращалась в грандиозную полихромную петербург- скую анфиладу. Это не было головным принципом — в этом было много от некой без- отчётной, органической формы существования. Явейн просто не мог, не умел иначе. В его доме не было телевизора. Он не знал, не видел массу всего, что, как нечто само собой разумеющееся, знали и видели буквально все, что было у всех в памяти и на слу- ху. В 1970-е годы были в ходу фильмы и рассказы о том, как после открытия Второго фронта, перебежавшим через линиюфронта и утверждавшим, что они спасшиеся аме- риканцы, давали тестовые вопросы о жизни звёзд кино и футбола, по которым сразу становилось ясно, кто — американец, а кто — немецкий шпион, подлежащий расстре- лу. Многие шутили, что по результатам подобных тестов, И. Г. Явейн, без сомнения, сра- зу же был бы разоблачён, ибо в СССР он не жил. Никакой идеологии, борьбы, а тем бо- лее запретов себе и другим здесь не было и быть не могло: на это он был органически не способен. Никто ничего не игнорировал, не отрицал, просто так получалось…

ВРЕМЯ КОНСТРУКТИВИЗМА

«Не работай в новом стиле, а перемени метод и осознай весь творческий путь архитектора». А. С. Никольский

Институт гражданских инженеров. Возвращение в Петроград давало возможность осуществить давнюю мечту И. Г. Явейна стать архитектором. До революции в Петер- бурге считалось, что легитимное архитектурное образование можно было получить

28 29