Архитектор Игорь Явейн. Полный каталог проектов 1923—1980

От пребывания в бараке предварительного заключения у Игоря Георгиевича остались только короткие иронические наблюдения, как будто исходящие не от одного из заклю- чённых, не от пострадавшего, а от любопытствующего путешественника, с удивлением и интересом наблюдающего экзотику местной жизни. Морячка, передавшего письмо, Игорь больше не увидел — с ним дело было серьёзно. А в том бараке похоже сидели все, кто непонятно как туда попал и с кем не знали, что делать. Бардак в том бараке по- хоже был ещё тот. Вперемешку с мужчинами там сидели женщины, и рядом с Игорем оказалась «тётка» (так она сама себя называла), которая за собой никаких прегреше- ний не знала и никак не могла взять в толк, за кого из её многочисленной родни ей приходится отдуваться. Она причитала, разговаривая сама с собой, перебирала вари- анты: «Это мой старшой Колька, наверное, нахулиганил» и вскрикивала: «А тётка парь- ся! Нет это, конечно, племянник ворюга… А тётка парься!». Затем вспоминались зятья, дядья и проч., и периодически раздавался вскрик или всхлип: «А тетка парься!». Эту фразу позднее отец мог произносить и по какому-либо иному, часто смешному поводу. В близких интонациях он описывал и своё освобождение. В барак вдруг увереннымша- гом вошёл дядя Николай Несторович Шишкин, в классной кожаной куртке, раскатисто с апломбом выговаривая: «Так это мой племянник! Это же мо-о-ой! племянник!» (отец очень смачно и смешно эти интонации изображал). За ним шёл несколько растерян- ный начальник охраны, только под конец осторожно поинтересовавшийся доказатель- ствами статуса ворвавшейся кожанки, но остановленный недовольным междомети- ем и выразительным жестом. В конце концов племянника дяде выдали, и новая жизнь в обновлённой стране у Игоря Явейна началась. Возвращение в другую страну. Вернулся Игорь в 1921 году совсем в другую страну. Россия предстала совсем иной, чем была для него до революции и вовсе непохожей на ту, которой она виделась с Запада по газетам. Последнее было неожиданностью. Эмигрантские и не только эмигрантские газеты европейских стран обсуждали тог- да возможные перемены в Советской России в связи с программой «Рабочей оппо- зиции» и политической борьбой вокруг неё. Полвека спустя советским школьникам рассказывали об этом на уроках истории. Но тогда, в разгар событий, вернувшийся из-за границы И. Г. Явейн с удивлением обнаружил, что в Петрограде кого ни спроси — никто и не слышал про «Рабочую оппозицию», да и не очень-то интересовались всем этим. Это было то самое, что он уже уяснил для себя, наблюдая смены властей в Одессе и в Крыму: «Социализм— это скука». Уже много позднее в Доме отдыха Союза архитек- торов он запомнил гостившую там англичанку, читавшую по-русски. Она перебирала наши газеты и восклицала, что там же нечего читать, только одно: «Випольниль — пере- фипольниль!», и встречая Игоря в лесу или на пляже, издалека махала рукой и игриво кричала: «Випольниль — перефипольниль!». Запомнилась одна словесная зарисовка, ёмко передающая ощущения Игорем новой жизни. Он вспоминал, как ехал на извозчике вдоль Марсова поля, где в последнее вре- мя то сажали деревья, то срубали их, то снова сажали, но в другом порядке. Рассказы- вая, он одновременно воспроизводил цоканье копыт, изображал в такт этим звукам движения рук извозчика с поводьями и произносил слова с характерными ударени- ями на последние слоги: «Вот большевики! Ни людям, ни деревам спокою не дають». Позднее рубили и липы у Гостиного двора — была (хоть и недолго) такая стратегиче- ская установка, что на Невский проспект должны садиться самолёты. Точно так же сли- вали и разделяли Ленинградский институт гражданских инженеров (ЛИГИ), где учился Игорь, отменяли защиты дипломных проектов. «Спокою» не давали. Окружающая среда стала агрессивной. Рабочие окраин из трущоб переселялись в цен- тральные районы. В частную квартиру подселяли новые семьи, так что бывшим хо- зяевам оставалась только часть квартиры. Отец рассказывал, что кроме подселения

по разнарядке шли и откровенные захваты: люди из рабочих окраин вламывались в ро- скошные квартиры, перевозили туда побольше детей, а резолюции властей или судеб- ные постановления узаконивали сделанное. Возник феномен коммунальной квартиры и борьбы за жилплощадь. Политический донос стал одним из простых и эффективных средств решения жилищных проблем. Эта классическая для тех лет ситуация блестя- ще описана в «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова: «Могарыч? — спросил Азазелло у свалившегося с неба.

— Алоизий Могарыч, — ответил тот, дрожа.

— Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жа- лобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу? — спросил Азазелло.

Новоявившийся гражданин посинел и залился слезами раскаяния.

— Вы хотели переехать в его комнаты? — как можно задушевнее прогнусил Азазелло. Шипение разъярённой кошки послышалось в комнате, и Маргарита, завывая:

— Знай ведьму, знай! — вцепилась в лицо Алоизия Могарыча ногтями».

Гражданин, подселённый по разнарядке в квартиру Явейнов, написал заявление о том, что в день смерти Ленина вечером 21 января 1924 года на квартире бывшей правой эсерки и буржуазной общественной деятельницы Шишкиной-Явейн было празднич- ное собрание с застольем. По этому заявлению семью Явейнов из квартиры выселили, а Поликсена Несторовна Шишкина-Явейн (Буся) 12 апреля1924 года была арестована и приговорена к трём годам ссылки. Разумеется, никто смерти главы правительства не праздновал. Просто собрались, как договаривались ранее, говорили о своём, как всегда спорили, к ночи разошлись… И вот такой исход… 33 Но это был только 1924 год. Тогда ещё очень во многом жизнь определялась людьми, оставшимися от ушедшей эпохи, немало ещё было интеллигентов-идеалистов и среди пришедших к власти. Книги доктора Г.Ю. Явейна ещё продолжали переиздавать, память о нём для многих ещё кое-что значила. Пошла встречная волна: «Обижают вдову!». Се- рия новых разбирательств, писем, ходатайств. Бусю вот-вот должны были освободить. Серия судов по поводу квартиры. Отец говорил о том тяжелом чувстве, которое он испы- тывал, когда мог видеть свой мир—портреты, зеркала, книги—только сквозь освещён- ные окна с другой стороны улицы. Он как-то упомянул о суде, на который очень важно было, чтобы Буся пришла не из тюрьмы под конвоем, а как полноправная гражданка. Бусюосвободили, квартиру отобрали. Дали другуюна тойже улице, но её ещё надо было делить на три отдельные. Вещи и архив в конце концов вернули, хотя далеко не полно- стью, и Буся готова была сражаться до конца, но её сын Игорь все тяжбы прекратил, сказав, что нельзя из-за борьбы с негодяем бесконечно портить себе жизнь, и на новом месте он, в меру возможностей, воссоздал и цветные анфилады с зеркалами и боль- шими напольными с боем часами и весь свой утерянный рай. Дачу отняли позже. Её место заняли путешествия, а место дальних стран—отдалённые регионы России. Про-

33. К трагедии Ленина последних лет его жизни И.Г. Явейн всегда относился сочувственно: просто по- человечески и как архитектор, сопереживающий архитектору обрушившегося грандиозного замысла: «Всю жизнь человек мечтал, планировал, добивался заведомо нереального, и вдруг невероятное произошло, всё как будто свершается и открываются захватывающие перспективы… но тут из-за какой-то болезни — всё вырвано из рук и всё к чёрту!».