Архитектор Игорь Явейн. Полный каталог проектов 1923—1980

ганом. Так и дефилировали, прямо по середине улицы через весь город в театр и воз- вращались обратно, когда было уже совсем темно 30 . Одесса занята сперва войсками Петлюры, а затем— атамана Григорьева. Французская эскадра на рейде. Германия повержена. Французы — победители Мира! Ультиматум. «Немедленно очистить город!». А «нашим мужичкам» до победителей мира и дела нет. Десант, штурм города, один француз на взвод штурмующих русских белых офицеров, так сказать, «для флага». «Наших мужичков» выбивали квартал за кварталом. Отец за- помнил весёлый рассказ о перипетиях уличных боёв при этомштурме его участника — молодого русского офицера, зашедшего позднее в гости; кажется, это был один из дав- них знакомых или родственников, погибший в конце концов. Город в руках французов. Утро… играет горнист. Французы всей армией бреются, запах одеколона чувствуется во всём городе. В Одессе весёлые французские моряки бега- ли за весёлыми русскими женщинами, увлечённо развлекались и быстро революци- онизировались. Говорили, что среди женщин многие специально над этим работали. Французская Эскадра убралась восвояси. Говорили, что её командование опасалось бунта. Не случайно фильм «Броненосец Потёмкин» так долго был запрещён во Фран- ции. Было чего опасаться… Ко времени оккупации Одессы французским десантом, действовавшим совместно с русскими офицерскими подразделениями, видимо, относится и курьёзная сцена грабежа под флагом белой армии. Два офицера подъехали на пролётке. Вломились с обыском в квартиру соседа семьи Явейнов, которого не оказалось дома, перевернули там всё вверх дном, требовали сообщить, где он, ибо раскрыты его связи с большеви- ками. Удивления и сомнения угрожающе обрезали: «Да знаем мы вас таких!!!». Но пока один офицер искал что-то в квартире, второй, выйдя наружу, смотрел вдоль улицы. В ка- кой-то момент он произнёс, отчётливо и напряжённо растягивая слоги: «Поручик, торо- питесь!», затем ещё дважды, каждый раз повышая отчётливость и напряжённость: «По- ру-чик… то-ро-пи-тесь!!!». Наконец оба вскакивают в пролётку и быстро исчезают. И тут к дому вальяжно подходит ничего не подозревающий хозяин… И. Г. Явейн артистично изображал эту сцену, характерно артикулируя: «По-ру-чик… то-роо-питесь», и эта фраза с иронически многосмысленным оттенком могла говориться им и по другим поводам. После ухода французов вернулись большевики, и им достались запасы французского хлеба. Очень аппетитно выглядевший хлеб выдавали по карточкам. Есть его было со- вершенно невозможно. Оказалось, что у французов это был хлеб для мулов. Снова большевики… На этот раз в памяти засел характерный образ комиссара: обя- зательная кожаная куртка, маузер, характерные еврейские внешность и говор. За каж- дым комиссаром — два китайца, готовые в любой момент выполнить любой приказ. На базаре какая-то бабка толкает Игоря локтем в бок и кивает на такую тройку: «Защит- нички!». А вот другая сцена, произведшая на Игоря неприятное впечатление. Извозчик везёт раненого красноармейца. Вдруг из подъезда скорым шагом выходит комиссар, окриком и жестом требующий, чтобы извозчик немедленно поступил в его распоряже- ние. Тот отказывается: «Что, не видишь! Я раненого везу». Новый жест и окрик кожаной куртки, и вперёд выбегают два китайца. Извозчик не уступает, готовый ко многому… и тут раненый произносит: «Ну ладно. Я сам слезу…». В провинциальных городах власть большевиков воспринималась многими как вторжение маргиналов и инородцев. Эти эпизоды рассказывались отцом в 1960-х, как минимум лет за двадцать до того, как по- явилась повесть В. П. Катаева «Уже написан Вертер». Для его детей, советских школь- ников, образы эти казались совершенно неправдоподобными, хотя вспоминал Игорь Георгиевич обо всём этом, как о некоем колорите времени, не вкладывая в свои рас-

сказы ни антисемитский, ни антисоветский смысл. От этих и других «анти» он всегда был очень далёк. Вспоминал слова Ленина о том, что революцию переживать интереснее, чем читать о ней. «Ему-то конечно», — усмехался он, имея в виду голод, вшей, тиф и т. п. Но ощу- щал себя свидетелем Истории (не участником), и это ему было интересно, как раскла- дывание газет ранней весной 1917-го в Петрограде. При очередной стрельбе, при сме- не властей он и его отец не прятались, а невзирая на протесты матери, шли «смотреть, как берут город». Но не было явного сочувствия и уважения ни к одной из действовав- ших и организационно оформленных сил. Вспоминаются его слова о Деникине: «Когда я прочитал его программу по крестьянскому вопросу, я понял, что он пропал». И всегда проскальзывало что-то вроде лёгкого сожаления в связи с отсутствием у противостояв- ших большевикам сил больших личностей и как следствие — конструктивных поступ- ков и событий. Большие катастрофы и большая кровь — это ещё не большая мысль и страсть, а люди, стоящие у штурвала грандиозных дел, не всегда большие личности, как большая картина или очень высокий дом — редко бывают шедеврами. И всё же в описаниях калейдоскопа властей чувствуется некое противопоставление большевиков всем остальным — и правым, и левым, и жестоким, и как бы гуманным. «Как только в город войдёт какой-нибудь паршивый атаман, так вскоре открываются лавки и кафе, дамы в белых платьях гуляют по набережной. Приходят большевики — всё заперто, спрятано, голод, вши и непременно тиф, как будто они его с собой возят». Речь здесь даже и не о жестокостях и лишениях (этого хватало и у других), а о чём-то, что подтверждало мысль его отца, Г.Ю. Явейна: «Меня ещё никто не убедил, что социа- лизм не остановит прогресс». Игорь выразил близкую мысль уже как художник, любя- щий жизнь в богатстве и красоте её проявлений. Он выразил эту мысль в определении: «Социализм — это скука». Кажется невероятным, но нормальная жизнь в России продолжалась и во время граж- данской войны даже в тех местах, где не однажды с боями менялась власть, где граби- ли и убивали то одних, то других. Игорь и его сестра Алла учились и сдавали выпускные экзамены в гимназиях тех мест, куда их забрасывала судьба… «Нам некогда было учить- ся ставить запятые —мы мировые проблемы решали», — со смехом говорил он позже жене-филологу, редактировавшей его тексты. Работали театры, открывались выставки, печатались книги. Продолжались работа в клиниках и частная врачебная практика Ге- оргияЮльевича, с чего все и жили; сохранялись и обязательный бесплатный приёмдля бедных, и научная работа по ночам. В самый разгар смен властей в сентябре 1919 года в Одессе увидело свет второе издание монографии Г.Ю. Явейна «Клиника нефрозов, нефритов и артериосклеротических почек» со специальным предисловием, написан- ным автором к этому изданию. Этот труд, считавшийся тогда классическим, впервые вышел в 1915 году и выдержал пять изданий, два из которых были опубликованы уже после смерти автора в советские времена. Отъезд из России. В 1919 году в общем потоке беженцев Явейны уезжают из России. Уезжают по железной дороге. Война в Европе закончилась. Старичок-генерал Белой армии, ехавший с ними в одном вагоне, восторженно говорил о Троцком: «Какую он создал армию! Как организовал! Мы, специалисты, не смогли сделать ничего подоб- ного!». Нелёгкая жизнь беженцев: разобщённость, нищета, долги, но … неизменная по- мощь коллег-медиков. Обещанный детям круиз по Европе к их шестнадцатилетию ока- зался таким. От этого незапланированного «круиза беженцев» до нас дошла лишь пара запомнившихся словесных картинок И. Г. Явейна. Пивная где-то в Австрии, под низки- ми сводами (отец демонстрировал Игорю местную жизнь), мальчик-разносчик с рас- топыренными пальцами, на которых кружки с пенящимся пивом — мальчик на бегу