В защиту искусства

буждающие средства. У Андреева безнадежность потому овла ­ девает душой, что душа подавлена тяжестью социального гнета, сломлена страданием. Как и лучшие писатели русской литературы, Андреев глубоко проникся всеми горестями человечества. Он пережил японскую войну, период первой революции, ужасы контрреволюции 1907 — 1911 годов и изобразил их в таких, например, потрясающих кар ­ тинах, как «Красный смех», «Рассказ о семи повешенных», и многих других. Теперь он подобен своему Елеазару, который, возвратясь из царства теней, не может больше побороть холод могилы и бродит среди живых, как «наполовину обглоданный смертью огрызок». Источник этого декадентства типично рус ­ ский: это избыток социального сочувствия, под влиянием кото ­ рого личность теряет способность к сопротивлению и актив ­ ности. Этим социальным сочувствием как раз и определяется свое ­ образие и художественное величие русской литературы. Захва ­ тить и потрясти может только тот, кто сам захвачен и потрясен. Талант и гений в каждом отдельном случае, бесспорно, являются «божьим даром». Но даже величайшего таланта еще недостаточно для глубокого воздействия. Кто может отри ­ цать талант и даже гений аббата Монти, который воспевал дантовскими терцинами то убийство римской чернью посла фран ­ цузской революции, то победы самой революции, то австрийцев, то директорию, то неистового Суворова — во время бегства итальянцев от русских, — затем снова Наполеона и снова импе ­ ратора Франца, словом, каждый раз услаждал слух каждого по ­ бедителя соловьиными трелями? Кто стал бы отрицать большой талант Сент-Бёва, создателя литературного эссе, который своим блестящим пером оказывал услуги почти всем политическим пар ­ тиям Франции по очереди, сегодня сжигая то, чему вчера покло ­ нялся, и наоборот? Для глубокого воздействия, для истинного воспитания обще ­ ства нужно больше, чем талант, нужна поэтическая личность, характер, индивидуальность, опирающаяся на прочную, как гра ­ нит, твердыню цельного и широкого мировоззрения. Мировоззре ­ ние — вот что придало тончайшую чувствительность социальной совести русской литературы, так поразительно обострило ее по ­ нимание психологии различных характеров, типов и обществен ­ ных слоев; мировоззрение — вот что породило трепетную до бо­ лезненности чуткость, расцветившую образы русской литературы ослепительными по роскоши красками; именно мировоззрение вдохновило ее на неустанный поиск и напряженное раздумье над социальными загадками, которое и одарило ее способностью ох ­ ватить взором художника общественный строй во всей его широте и внутренней сложности, запечатлеть в могучих творениях. <...> Люксембург Р. Душа русской литера ­ туры. — О литературе, с. 137 — 139. G4