В защиту искусства

такие, которые ударились в мистику, в отчаяние и пессимизм. Все эти настроения — безотрадны, они не помогают жить, а, так сказать, констатируют сознание своего распада. Сюда же отно ­ сится и антисемитизм. Вот-де евреи нас затмили, потому что они сильнее и хитрее нас, они оттесняют нас, и против них надо бороться. Или же начинается ненавистнический поход против женщин, или же женское движение под флагом ненависти к мужчинам. Конечно, все это болезненные явления. Ясно, что здесь лопнула основная биологическая струна, что подсечены самые основы бытия. И поэтому поэты, которые стали выра ­ жать настроения этой мелкой буржуазии, как и настроения эпи ­ гонов крупной буржуазии, вырожденцев крупной буржуазии, которым не было радости во всякого рода наслаждениях, кото ­ рые были больные люди, ипохондрики, того третьего и четвер ­ того поколения, великолепно описанные Золя, Томасом Манном и другими художниками, [они] выражали упадочное настроение буржуазии конца XIX века, так называемого fin de siecle, и так и называли себя декадентами. Они совершенно определенно признавали, что они — люди вечера, что они отпевают челове ­ чество, что они могут только плакать. Они говорили: наша поэ ­ зия содержательная и символическая. Но стоит только разо ­ браться! Гёте символист? Да, в своем «Фаусте». А Шелли в каком-нибудь «Прометее»? Да, конечно. Возьмем какого-нибудь Эсхила! Это символист. Но какой он символист? Это символист, который старался захватить в каком-нибудь образе нечто огром ­ ное и таким образом дать усвоить в сравнительно легкой ху ­ дожественной форме необъятный объем переживаний. А декадент-символист? Декадент-символист говорит: у меня на дне души есть некоторые подсознательные полумысли и чет ­ верти чувства, но они для меня важны, потому что жить насто ­ ящими чувствами мне невозможно, так как они слишком грубы, они для простонародья, а мы — утонченные люди, мы прислу ­ шиваемся к тому, что творится в нашем духовном подвале, и эти нюансы, и эти наши тонкие чувствия мы — крайние индиви ­ дуалисты — стараемся каким-нибудь сладчайшим музыкальным шепотом передать утонченной публике. Отсюда декадент-сим ­ волист считал, что даже хорошо, если его не понимают. Рембо гордился тем, что его Illuminations нельзя понять. Малларме настаивает на том, что его могут понять только исключительные люди. Эта отъединенность — то, что на самом деле очень мелко и очень ограниченно в социальном масштабе, — была настоящей гордостью символизма. Итак, мы видим измельчание содержания, почти полную по ­ терю содержания, и отсюда начинается великая полоса худо ­ жества без содержания. И тем, что мы говорим «без содержа ­ ния», мы хотим подчеркнуть, что никакого серьезного стремле ­ ния выразить какую-нибудь идею у таких художников не было и вплоть до вчерашнего дня они отстаивают свое право на 342