В защиту искусства

свою короткую жизнь, ее забытые радости и памятные страда ­ ния, и вижу, что не было жизни, как теперь нет смерти. Только ты, единый, жил и умер, а я в меру силы, отмеренной мне тобою, отражаю твою жизнь, как теперь отражаю твою смерть. Благо ­ дарю тебя, боже, за то, что ты позволил мне быть свидетелем твоего единства» L Г-н Минский утверждает, что «наука исследует причины, ре ­ лигия — цели». Создав себе бога по анимистическому рецепту, то есть в конце концов по своему образу и подобию, совершенно естественно задаться вопросом, какие цели преследовал бог, создавая мир и человека. Спиноза давно уже обратил внимание на эту сторону дела. Он давно и хорошо выяснил, как много предрассудков зависит «от того одного предрассудка, по кото ­ рому люди обыкновенно предполагают, что все вещи в природе, подобно им самим, действуют для какой-нибудь цели, и даже за верное утверждают, что и сам бог направляет все к известной, определенной цели (ибо они говорят, что бог сотворил все для человека, а человека сотворил для того, чтобы он почитал его)» 4 . Раз поставив определенные цели для деятельности сочинен ­ ного фантома, человек с большим удобством может придумать все, что угодно. Тогда уже не трудно убедить себя в том, что «нет смерти», как уверяет г. Минский, и т. п. Но замечательно, что религиозные искания новейшего вре ­ мени вращаются преимущественно вокруг вопроса о личном бес ­ смертии. Еще Гегель заметил, что в античном мире вопрос о за ­ гробной жизни приобрел чрезвычайное значение тогда, когда с упадком древнего города-государства разрушились все старые общественные связи, а человек оказался нравственно изолиро ­ ванным. Нечто подобное мы видим и теперь. Дошедший до са ­ мой крайности буржуазный индивидуализм приводит к тому, что человек хватается за вопрос о своем личном бессмертии как за главный вопрос бытия. Если Морис Баррес прав, если «я» пред ­ ставляет собою единственную реальность, то вопрос о том, суж ­ дено или не суждено этому «я» вечное существование, в самом деле становится вопросом всех вопросов 3 . И так как, если ве ­ рить тому же Барресу, вселенная есть не что иное, как фреска, которую, дурно или хорошо, пишет наше «я», то очень естест ­ венно позаботиться о том, чтобы фреска вышла возможно более 1 Религия будущего, с. 301. 2 Бенедикт Спиноза. Этика. Перевод под редакцией Модестова. Спб., 1904, с. 44. 3 Г-жа 3. Гиппиус говорит: «Виноваты ли мы, что каждое «я» теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным от другого «я» и потому непонятным ему и ненужным? Нам, каждому, страстію нужна, понятна и дорога наша молитва, нужно наше стихотворение — отражение мгновенной полноты нашего сердца. Но другому, у которого заветное «свое» — другое, непонятна и чужда моя молитва. Сознание одиночества еще более отрывает людей друг от друга. . . Мы стыдимся своих молитв и, зная, что все равно не сольемся в них ни с кем, говорим, сла ­ гаем их уже вполголоса, про себя, намеками, ясными лишь для себя» (Собрание стихов. Книгоиздательство «Скорпион». Л\осква, 1904, с. III). Вот оно как! Тут поневоле откроешь «мещанство» в самых великих движениях человечества и по необходимости ударишься в одну из религий будущего!

198