В защиту искусства

возбуждающих средств. И вот целая плеяда писательских умов занята усердными поисками новизны: они стремятся придумать нечто небывалое и превзойти всех предшественников, они при ­ стально вглядываются в окружающую жизнь, кропотливо изу ­ чают даже самые отталкивающие, грязные тайники человече ­ ской жизни с целью ублажить балованные желудки изыскан ­ ными блюдами». Это опять-таки звучит довольно складно, но почему «публика желает» именно этого? Почему она не «же ­ лает» другого? И если все зависит от ее «желания», то как же может тогда возникнуть «неоклассицизм», которого, как вполне правдоподобно утверждает сам господин Гольдшмидт, «пуб ­ лика», очевидно, вовсе не «желает»? Ссылка на «желание» публики только задерживает решение вопроса. Это «желание» не падает готовым с неба, а имеет са ­ мые настоящие земные корни, — правда, есть основания опа ­ саться, что они «политико-экономического» происхождения. Дело в том, что духовные запросы крупнокапиталистического общества, для которого творят наши современные писатели, со ­ вершенно иные, чем духовные запросы того мелкобуржуазного общества, для которого творили Лессинг, Гёте и Шиллер. Это могут в конце концов понять не только «люди, оскудевшие ду ­ хом и потерявшие всякое художественное чутье». Именно усло ­ вия крупнокапиталистического способа производства породили то «желание публики», которое с таким красноречием обличает господин Курт Вальтер Гольдшмидт. Могут ли писатели пойти против этого «желания»? Разу ­ меется, если сумеют сбросить с себя зависимость от условий жизни капиталистического общества. Натурализм был попыт ­ кой такой эмансипации. Само по себе название, которым он себя окрестил, не говорит ни о чем или почти ни о чем — ведь всякий раз, когда в истории литературы сталкивается идеоло ­ гия восходящего класса с идеологией умирающего, первый бро ­ сается на штурм второго с боевым кличем: «Природа и истина!» Да это и понятно. Ибо чем меньше жизненных сил остается в умирающем классе, тем судорожнее цепляется он за омерт ­ вевшие формулы, а восходящий класс тем яростнее крушит все препоны на своем пути, чем стремительнее бушующий в нем поток юных сил и кипучей энергии. То, чем он может и хочет жить, и есть для него природа и истина; иной мерки для этих понятий в искусстве и литературе нет, никогда не было и не будет. Подойдем с этой меркой к натурализму, который возник в немецкой литературе двадцать с небольшим лет тому назад. Он велик стремлением утвердить свою независимость в усло ­ виях господства капитализма, но для него стало роковым то, что он остановился на половине пути. Он увидел в царящей нужде только беду сегодняшнего дня, но не заметил надежды на завтрашний. Никто не требовал, чтобы он танцевал под 109