Новый ЛЕФ. № 9. 1928

противопоставленный всему "старо-театральному фронту, а как та­ лантливый, эксцентричный режиссер, проделывающий очередные варианты внутри единого театрального массива. Натиск Мейерхольда был необычайно мощен. Его влиянию под­ дался, по существу, весь наш театр, за исключением разве 1-го МХАТа. Но растворенный и умиротворенный Театральный Октябрь пришелся на Любимове-Ланском. Период максимума прошел. Если раньше было безразлично, какую пьесу ставит театр, а зрители бегали смотреть, к а к эту пьесу поставит тот или иной режиссер, и аудитории были строго распределены по режиссерам-изобретателям, то сейчас работа режиссера почти неощутима. Спектакли отличаются только по ма­ териалу, даваемому пьесой. На фотографии без подписи нельзя распознать, чья постановка — Малого театра, МГСПС, Революции, или Пролеткульта? И никого не смущает, что, скажем, режиссер студии МХАТ может перейти на сезон в Пролеткульт, оттуда пе­ реброситься в Малый театр, и артисты могут кочевать из МГСПС к Мейерхольду, из МХАТа в театр Революции и обратно. Большей нивеллировки трудно себе представить. Жидкости в сообщающихся сосудах уравнялись, и возобновленный „Рогоносец“ , вырванный из эпохи повышенного театрального пафоса и обострен­ ных зрительских антагонизмов, звучит уже не откровением, а просто незамысловатым фарсом. Изобретение усвоено и растворено, но фигура изобретателя остается попрежнему одиозной. По отношению к ней нивеллиров- щикам приходится всегда быть настороже: — кто знает, а вдруг опять выкинет новое коленце. Не в этой ли опаске корни того деловито-радостного ликвидаторства, которое сейчас вспыхнуло вокруг Мейерхольда и его театра в тот момент, когда тяжелый кризис, переживаемый мятежником и изобретателем, казалось бы, должен был продиктовать высшую товарищескую заботливость о нем самом и его театре? Примерно тот же процесс пережила и поэзия. Был момент в эпоху „Искусства коммуны“, когда стих казался абсолютно годным материалом для газетных передовиц. Было время, когда обширная аудитория буквально существовать не могла без потребления в огромных количествах резких публицистических подъемных стихов лефов и лефовских продолжателей, пролетар­ ских поэтов, формировавшихся по линии группы „Октябрь“. И опять-таки: широкое признание, привычное и успокоенное, пришлось не на Маяковском с его изобретениями высокой концен­ трации. Нет. Драматизм, эксцентризм, публицистика Маяковского была принята с поправочкой на интимизм, лиризм, архаизм, наиболее отчетливо выраженные в поэзии Есенина. Эпос перешел в лирику даже в заглавиях: „Баллада о . . .“ сме­ нилась заглавием „Песня о . . . “ красивой девушке, великом походе, гитаре и т. п. 1* 3