Новый ЛЕФ. № 9. 1928

фронте приводом всех наличных станковых сил к единому знаме­ нателю „революционной тематики“. В годы 1920 и 1923-й максимум проходит через поэзию и через театр, затем он задевает кино, вспыхивающее спором об „игровой“ и „неигровой“, а в настоящее время этот максимум живет в споре за литературу факта, за прозаика публициста про­ тив беллетриста. Максимум левого фронта на театре, эг о— „Театральный Октябрь“ Мейерхольда. Был год 1921 . Тенденции театра стали универ­ сальны. Театр Мейерхольда рассматривал себя, как школу людей нового, повышенного социально-тренированного типа. Задачи этого театра, внутри сценической коробки сводившиеся к надругательству над эстетическими канонами публики, ощущались где-то далеко за пределами театрального здания — на физкультурных стадионах, политических митингах, уличных демонстрациях, в клубах и инсти­ тутах труда. Обычно судьба лефовского изобретения переживает два этапа: сначала среда отвергает это изобретение, тогда лефовская работа расценивается криком— „Хулиганство! Сумасшедшие! Надругатель­ ство!“ Лефовские произведения на этой стадии рассматриваются во вне-эстетическом плане и противопоставляются всему отрезку искусства, в котором они возникают. Первые футуристические стихи расцениваются не как стихи, а как кривлянье, стремящееся ниспровергнуть стихи вообще. Футуристическая картина— это не картина, а оскорбление крас­ ками, наносимое всему изобразительному искусству or древнейших времен до наших дней. Театральный Октябрь — это отрицание театра, как такового. Таков первый этап. На втором этапе происходит включение ненавистного произве­ дения в свой сектор искусства. Признание заумных стихов— стихами; кубистской композиции — картиной; конструктивной постановки — спектаклем. Вместо крика: „Караул! Хулиган!“, теперь раздается кислое брюзжание. Ну и что особенного? Подумаешь, какая новость! Да это еще при Пушкине существовало. Просто слабая и малоталантливая композиция. На этом этапе на смену искренним и уязвленным врагам вы­ ступают неуязвимые, академической пылыо веков запыленные, Шенгели, Тугендхольды, Волкенштейны. Эта кислая мина приятия знаменует момент победы Лефа, по­ беды, являющейся в то же самое время и поражением, ибо про­ рвавшись в сознание, пропитанное эстетической инерцией, левое достижение начинает стремительно опутываться, нивеллироваться, приводиться к среднему уровню. То же было и с Театральным Октябрем. А когда перелом произошел — уже не важно, с „Тарелкина“ или „Леса“ — Мейерхольд стал ощущаться не как ниспровергатель. 2