Лекции по эстетике. Книга вторая

28 РАЗВИТ ИЕ ИДЕАЛА В ОСОБЕННЫЕ ФОРМЫ ПРЕКРАСНОГО В ИСКУССТВЕ

из ногтей, их руки покрываются пухом. Видят одна у другой, что рот срастается в птичий клюв, и, в то время как они хотят оплакать себя, они, уносимые движущимися крыльями, реют в воздухе лесными крикуньями — сороками. Еще и доныне, прибавляет Овидий, у них осталось прежнее легкоязычие, рез кая болтовня и чрезмерная страсть к говорению. Та ким образом, и здесь опять-таки превращение изображается как наказание и притом, как это происходит во многих такого рода рассказах, как наказание за нечестивое отношение к богам. ($) Что же касается еще других известных нам превращений людей и богов в животных, то хотя в их основапии не лежит прямо проступок людей, подвергшихся превращению — так, например, Цирцея обладала силой путем ворожбы превращать людей в тела животных, — все же животное состояние представ ляется но крайней мере несчастием и унижением, которое и тому, кто в своих целях осуществляет это превращение, тоже отнюдь не приносит чести. Цирцея была лишь второразрядная, темная богиня, ее могущество изображается только как волшебство. И Меркурий приходит на помощь Улиссу, когда последний де лает приготовления для освобождения заколдованных спутни ков. — Сходные этим и многоразличные облики, принимаемые Зевсом, который превращает себя ради Европы в быка, при ближается к Леде в виде лебедя и оплодотворяет Данаю, приняв вид золотого дождя. Это всегда делается им с целью обмана и для достижения некрасивых, не духовных, а обусловленных при родой целей, которые всегда навлекают на него обоснованную рев ность Юноны. Представление о всеобщей порождающей жизни при роды, составлявшее во многих более древних мифологиях главное определение, переложено здесь поэтической фантазией в отдельные рассказы о подвигах распутства отца богов и людей. Но их он совершает не в своем собственном обличье и по большей части также и не в человеческом, а определенно в животном или в ка ком-нибудь другом образе природы. (у) Сюда, наконец, еще примыкают те ублюдочные образы, полу люди, полуживотные, которые также не исключены из греческого искусства; при этом животная часть их, однако, изображается как нечто унизительное, недуховное. У египтян, например, козлу Мендесу поклонялись как богу (Геродот, II, 46), причем, по мне нию Яблонского (Крейцер, Симв., 1, 477), это имело смысл по клонения рождающей силе природы, по преимуществу солнцу. Оно приобрело постыдный характер: женщины, как па это наме кает Пиндар, сами отдавались козлам. Напротив, у греков Пап — наводящее ужас присутствие божества. Позднее у фавнов, сатиров, панов козлиный образ сказывается только во второсте пенных деталях — в ногах, ау самых красивых только в заострен ных ушах и маленьких ножках. Остальное же в лице и фигуре носит человеческий облик, а животные черты сведены к пезиачи-