Лекции по эстетике. Книга вторая

РОМАНТИЧЕСКАЯ ФОРМА ИСКУССТВА

І47

будучи затронута в каком-нибудь определенном аспекте своей вну тренней жизни, концентрирует ширь и глубину всей своей инди видуальности на этой единственной точке, попав же в коллизию, оказывается пе в состоянии ориентироваться и, прибегнув к рассудку, помочь себе; она не развертывается во-вне. Третий момент, на который мы должны теперь еще указать, заключается в следующем. Если мы желаем, чтобы эти совершенно односторон ние и ограниченные по своим целям, а по своему сознанию разви тые характеры представляли интерес не только формально, по также и субстанциально, то мы должны получить от их изобра жения впечатление, как будто сама эта ограниченность их субъек тивности есть лишь некая судьба, т. е. изображение должно давать переплетение их частной определенности с более глубокой внутренней жизнью. Шекспир в самом деле дает нам познать в них эту глубину и богатство духа. Он их показывает нам людьми свободной силы представления и гениального духа, так как их размышление стоит и ставит их выше того, чем они являются по своему состоянию и своим определенным целям. Поэтому они как бы только вынуждаются бедственными обстоятельствами, коллизией своего положения совершать то, что они совершают. Но это, однако, не надо понимать в том смысле, что по отношению, например, к Макбету мы должны приписывать вину всех его дерз новений только злым колдуньям; наоборот, колдуньи являются скорее лишь поэтическим отражением его собственной упрямой воли. То, что шекспировские герои осуществляют, особая их цель, имеет свое происхождение и корень своей силы в их собственной индивидуальности. Но эта же индивидуальность сохраняет вме сте с тем величие, которое стирает то, чем они являются в действи тельности, по своим целям, интересам, поступкам, расширяет и возвышает их в них самих. И точно так же пошлые характеры у Шекспира — Стефано, Тринкуло, Пистоль и абсолютный между всеми ними герой, Фальстаф, — погружены в свою вуль гарность, по они вместе с тем проявляют ум. Их гений мог бы охватить собою все, составить полное, свободное существование и вообще быть тем, чем являются великие люди. Напротив, в французских трагедиях даже величайшие и лучшие люди довольно часто оказываются при надлежащем рассмотрении толь ко напыщенными, злыми тварями; им хватает ума лишь для оправдания себя всякими софизмами. У Шекспира мы пе находим пи оправдания, пи осуждения, а лишь размышления о всеобщей судьбе; на арену вытекающей из нее необходимости становятся индивидуумы без жалоб, без раскаяния, и, исходя из необходимо сти, они видят, как исчезает все и сами они, как бы рассматривае мые извне. Во всех этих отношениях сфера таких индивидуальных ха рактеров представляет бесконечно богатое поле, причем, одна ко, легко впасть в опасность пустоты и пошлости. Было поэтому ІО *