Лекции по эстетике. Книга вторая

РАЗВИТИЕ ИДЕАЛА В ОСОБЕННЫЕ ФОРМЫ ПРЕКРАСНОГО В ИСКУССТВЕ

114

ное, твердо стоит на своем и насильственно отрешается от всех человеческих уз, хотя бы и изначально самых прочных, то это — грубость духа и варварская мощь абстракции, которые должны нас отталкивать. Мы можем, следовательно, исходя из нашего теперешнего сознания, почитать и высоко ценить в такого рода изображениях этот зародыш религиозности, по если благоче стие заходит так далеко, что мы видим его насилие над тем, что в самом себе разумно и нравственно, то мы не в состоянии симпа тизировать такому фанатизму святости. Больше того, этот вид отречения нам должен даже казаться безнравственным и про тивным религиозности, так как он отвергает, разрушает и по пирает то, что само по себе правомерно и свято. Существует много легенд, рассказов и поэм па эту тему. Например, сюда относится рассказ о человеке, полном любви к своей жепе и семье и в свою очередь любимом ими; он покидает свой дом и странствует. Когда он, наконец, возвращается под видом нищего, то не откры вается своей семье. Ему подают милостыню и из жалости ука зывают для пребывания уголок под лестницей. Так живет он в продолжение двадцати лет в своем доме, принимает к сердцу печаль своей семьи о нем и открывается лишь перед смертью. — Перед нами отвратительное упорство фанатизма, которое нам рекомендуют почитать как святость. Эта настойчивость в отре чении может нам напомнить о тех нелепых истязаниях, которым также добровольно подвергают себя индусы для религиозных целей. Однако претерпевания индусов носят совершенно другой характер. Там человек старается достигнуть отупепия и отсут ствия сознания; здесь же болъ, нарочитое сознание, и ощущение боли являются подлинной целью. Она может быть достигнута, как рассчитывают, в тем более чистом виде, чем более страдание связано с сознанием ценности того, от чего отрекаются, с лю бовью к нему и с непрерывным созерцанием отречения. Чем бо гаче сердце, подвергающее себя таким испытаниям, чем больше благородного достояния оно внутри себя носит и все же считает себя вынужденным осудить это достояние как ничтожное и за клеймить его как грех, тем тяжелее ощущается отсутствие при мирения; так возникают подчас чудовищные судороги и вели чайший разлад. Человек чувствует себя, как дома, только в умо постигаемом мире, а не в мирском мире как таковом, и потому не обращает внимания также и на сами по себе законные сферы и цели этой определенной действительности. Хотя он всей душой пребывает в них и связан с ними, он все-таки рассматривает это нравственное как что-то отрицательное по отношению к его абсолютному предназначению. Такой человек кажется нам су масшедшим как в его страданиях, им же созданных, так и в сми ренной его покорности, так что мы не можем пи чувствовать к нему сострадания, ни почерпнуть в его примере возвышающих нас сил. Такого рода поступкам нехватает содержательной,