Лекции по эстетике. Книга третья

поэзия 385 дуальность в этом представлении и его своеобразии само противо положно высоте своего смысла, поскольку своеобразие выходит за пределы частного и человеческого, и такое претворение пред ставляется пустой потугой этой ему несвойственной субъектив ности. Но особенно любит Аристофан выставлять сумасбродство демоса, глупость его ораторов и государственных деятелей, извра щенный характер войны, а, прежде всего, притом самым безжа лостным образом он изображает новое направление Еврипида в трагедии: все это выставляется на посмешище согражданам забавнейшим и вместе с тем глубочайшим образом. С неистощимым юмором превращает он с самого начала лица, в которых он вопло щает это содержание своего исключительно комического дара, в глупцов; таким образом тотчас видно, что не может получиться ничего толкового. Таков Схрепсиап. намеоеваюшийся обоатиться к философам чтпПкт от долгов; таков Сократ, согла шающійся оыть учителем Стрепсиада и его сына; таков Вакх, которого Аристофан заставляет спуститься в преисподнюю, чтобы снова вернуть истинного трагика; таковы же Клеон, женщины, греки, которые хотят извлечь богиню мира из колодца, и т. п. Основной тон, которым скрашиваются для нас эти изображения, — это нерушимое доверие всех этих действующих лиц к себе, тем большее, чем менее они оказываются способными для выполне ния того, что они предпринимают. Так, глупцы представляют собою глупцов простодушных, да и у более сообразительных на блюдается такая же черта разлада с тем, что они предпринимают; таким образом, им всегда присуща эта наивная субъективная уверенность, как бы ни складывались обстоятельства. Таково радостное блаженное состояние олимпийских богов, их беззаботное хладнокровие, возвращающееся к людям, и повсюду одержи вающее верх. При этом Аристофан никогда не оказывается непри крытым скверным насмешником, он был человеком глубоко обра зованным, лучшим гражданином, серьезно заинтересованным в благосостоянии Афин, повсюду засвидетельствовавшим себя как подлинный патриот. Как я уже говорил ранее, не божествен ные и моральные начала, а сплошное извращение, которое пытает ся противостоять ходу этих субстанциальных сил, получает свое полное выражение в этих комедиях, в них выступают фигуры и индивидуальные особенности, в которых уже с самого начала нет ничего дельного, так что они открыто предоставляются откровен ной субъективной игре. Когда Аристофан изображает открытый разлад между подлинной сущностью богов, между политической, нравственной жизнью и субъективными претензиями граждан — лиц, которые должны реализовать этот строй,* то в этой власти субъективных прихотей вразрез с разумным пониманием дела проступает весь моральный упадок Греции; поэтому эти образы непредвзято полного благополучия действительно представляют собой решающее крупное достижение, которое можно извлечь УзІЗ Гегель, т. хтѵ