Художник и эпоха

стала быть русской... Это последнее было мучитель- но даже подумать. Быть эмигрантом невыносимо, по ощущать себя эмигрантом, оставаясь на родине, это непереносно вдвойне. Это значит, что день—то яд для души, а ядом жить невозможно. И еще: юный приятель Лизы—Семен—беспартийный, был коман- диром во время гражданской войны. «А, что же командир,..—думает Лиза, но вслух не говорит.— Не будь таких командиров, может, поляки были бы нынче в Москве. Он защищал и Россию». Лиза взды- хала. Он защищал и Россию. И Лиза припоминала, как и она, вопреки тогда многим и многим, была за войну; то, что у нас—это есть наше, домашнее дело, ну, а поляков надо прогнать... «Ах, ведь, нельзя ото- рваться, я русская, русская»... Это «я русская, рус- ская» не покидало ее ни в какой печали, ни в скры- том томлении». Обратите внимание. Лиза прощает беспартийного командира потому, что он защищал «и Россию» — не только большевиков, но и Россию. Было время, когда именно этот немолчный зов «я русская, русская» гнал многих из эмиграции в Советский Союз. Люди полагали, что они, наконец, нашли зацепку я смогут избавиться от паралича эмигрантщины. Это была явная ставка «а «перерождение» власти, на то, что пролетариат «свернется», а другие классы «развер- нутся». Прошло немного времени, и в рядах сменовехов- цев наступило смущение великое. Да как же иначе: даже Милюков поник ученой головой. Они, конечно,