Художество

ностЬ представляется ему вЪ совершенно лоЖномЬ свѣтѣ. ОнЪ все время находится подъ обаяніемъ собственнЬіхъ представлений, бЬітЬ-моЖетъ, и удивителЬнЬдхЪ, но не вло- ЖеннЬіхъ въ его произведенія, какъ впечат- лѣніе. ЗдѢсЬ умѣстно сказатЬ о томЪ: часто худоЖникъ, очарованнЬш какою-нибудЬ мѣст- ностЬю, послѣ того, какъ напишетЪ съ на- турЬі или по представленію тотЪ Же пейзажъ, видитЪ, что вЪ его работѣ и сотой доли не передано того, что получается отъ той зке местности въ натурѣ. Это, своего рода, тоЖе гипнозЪ, но толЬко не своимъ произведеніемЪ, а той совокупностью воздѣйствій, какія обу­ словливаюсь очарователЬностЬ даннаго пей- заЖа. ХудоЖникЪ забЬіваетЪ, что, помимо зри- телЬнаго впечатлѣнія, естЬ еще другія, кото- рЬія и очаровЬіваютъ его. Въ то время, когда онЬ писалъ или любовался пейзаЖемъ, бЬітЬ- моЖетЪ, вечерняя прохлада лоЖиласЬ вЪ до- линЬі, лѣлъ соловей, шумѣлъ въ сосѣдствѣ сосновЬій боръ, и пахло свЪЖескошеннЬшъ сѣномъ, а вЪ довершеніе, откуда-то издалека доносился звонъ колокола... ВсѢ ѳти вмѣстѣ взятЬія лобочнЬія воздѣйствія, не имѣющія ничего общаго сЪ зрителЬнЬіми впечатлѣ- ніями, и производили то чувство поэзіи, какое бЬіло связано съ пейзаЖемъ, очаровавшимъ худоЖника; худоЖникЪ бЬілъ какъ бЬі околдо- ванЬ звуками и легкимЪ прохладнЬімЪ вѣтер- гомЪ, дувшимЪ изЪ сосноваго бора, а ему