К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. Том 2

ние — есть необходимый вывод из христианской доктрины, со гласно которой полное осуществление этого отделения, чистое изолирование человека от мира и сосредоточение его на его спиритуалистическом «я» есть само благо . Если Рудольф не по мещает Мастака в настоящий монастырь, как это делалось в Византии и во Франкском государстве, то он заточает его, по крайней мере, в идеальный монастырь, в монастырь непрони цаемой ночи, не нарушаемой светом внешнего мира, — в мо настырь бездеятельной совести и сознания своей греховности, населенный только призрачными воспоминаниями. Некоторый спекулятивный стыд не позволяет г-ну Шелиге открыто признать теорию наказания своего героя Рудольфа, соединение мирского наказания с христианским раскаянием и покаянием. Вместо этого он подсовывает ему, — разумеется, тоже как впервые разоблачаемую перед миром тайну, — тео рию, согласно которой наказание должно делать преступника «судьей» над его «собственным» преступлением. Тайна этой разоблаченной тайны есть гегелевская теория на казания. По Гегелю, наказание есть приговор, который преступ ник произносит над самим собой. Ганс пространнее развил эту теорию. У Гегеля эта теория является спекулятивным по крывалом древнего jus talionis 1,. которое Кант развил как един ственную правовую теорию наказания. У Гегеля самоосужде ние преступника остается только «идеей», спекулятивным истол кованием ходячих эмпирических уголовных наказаний. Поэтому выбор формы наказания он предоставляет каждой данной ступе ни развития государства, т. е. он оставляет наказание таким, ка ким оно существует. Именно в этом он является большим крити ком, чем его критический подголосок. Такая теория наказания, которая в преступнике признает в то же время человека, может это делать только в абстракции, в воображении, именно потому, что наказание, принуждение противоречат человеческому образу действий. Кроме того, практическое осуществление такой теории оказалось бы невозможным. Место абстрактного закона занял бы чисто субъективный произвол, ибо от усмотрения официаль ных «почтенных и благопристойных» особ зависело бы, как в каждом отдельном случае сообразовать наказание с индивиду альностью преступника. Уже Платон понимал, что закон дол жен быть односторонним и должен абстрагироваться от индиви дуальности. Напротив, при человеческих отношениях наказа ние действительно будет не более как приговором, который

1 — право возмездия по принципу: око за око. Редг