Из прошлого. Воспоминания

урока я и товарищи мои были всегда в возбужденном состоянии. Мпе, воспитанному и провинциальном еврейском городе в страхе перед убийством, в непависти к насилию, прошлое великих народов представлялось необычайным, и тщетно ожпдал я от учителя выражения негодования, осуждения или хотя бы объяснения всех этих ужасных поступков. Преподносившиеся нам нашим учителем исторические эпизоды взвинчивали наши первы, и мпогие мои товарищи, на вид Флегматичные, до неузнаваемости менялись после урока истории; глаза, я помню, у многих горели особепно возбужденно. «Я — Юлий Цезарь», кричит маленький, тщедупіиый мальчик, становясь па стол и отмахиваясь от товарищей линейкой. «Пришел, увидел, победил», кричит другой — огромпый детипа, ленивый и тупой, ошеломив товарища ударом сумки по голове. «Ребята, пойдемте на второй класс, разобьем его!» кричит третий. «Бей по руке!» визжит очень нервный, болезненный мальчик, изображая из себя Горация Коклеса. «Я — Муцпй Сценола», орет другой, выпячивая свою жалкую грудь. «Умирая, привет- ствую тебя», говорит мечтательный мальчик, ложась на пол и изображая собою умирающего гладиатора. «Всех вздую, несчастная, жалкая черпь!» кричит в исступлении мальчик с отто- пыренными ушами. «Плебей, что тебе нужно? хлеба и зрелищ?» наступая на меня, угрожает кулаками старший в классе ученик. Иногда наш директор и его помощник, немец-инспектор, проходя мимо класса и наталкиваясь на подобные сцены, делали вид, будто они их пе замечают. В таких случаях директор, бывало, берет под руку инспектора и уводит его в коридор; оба шепчутся и улыбаются. «Будущие граждане», заметил как - то довольный инспектор. И я чувствовал, что эти наши выходки если не поощряются открыто, то считаются, по крайней мере, не вредными. Мы «усвоили себе предмет», возбудивший в нас те чувства, которые начальство хотело нам внушить. Я понял, что такая солидарность класса одобрялась более, чем солидарность на почве товарищеской дружбы. Средпей истории я совсем не понимал: здесь уже почему- то нет полководцев, нет героев; семь, тридцать, сто лет народы, бедствуя, дерутся, чтобы предоставить корону тому, кого не знают. Новая же история совершенно сбила меня с толку. Почему, после всех военных опустошений, появились всевозможные