Искусство стран Латинской Америки

импульсы. Грудь мулатки, опрокинутой навзничь на шею коня, светится нежным зеленым сиянием, и сквозь нее, словно сквозь стеклянную сферу, просвечивают ленты пат ронов, грудь мужчины. Какое-то изумрудное пламя взвивает ся из-под конских копыт, сквозь него проступают клубящие ся формы правого всадника и второй мулатки, ее горячие, красные тона. Зеленый, по природе своей —чистый и хо лодный, цвет расходится по всей картине порывами летуче го пламени. Этот цвет—трансформированный цвет листвы и травы, цвет природы, столь могучей на Кубе,—не случай но так изобильно присутствует в картине. Он и укрепляет ощущение почти космического круговращения природных сил, и напоминает о Прозерпине, жестоко похищенной среди цветов и трав, и полностью отбивает дух всякого бытового реализма. Цвета сражаются на всей поверхности полотна, и в их неразрывном, спорящем единстве раскрывается поэтическая душа картины. Энрикес хорошо знал европейскую живопись своего вре- мепи. Увлечение экспрессионизмом, в первую очередь не мецким, Марком, с его красными конями и круглящимися линейно-живописными объемами, безусловно, здесь ощутимо, но кубинский художник переосмысляет эти впечатления, ибо идея и дух его картины полностью рождены его соб ственным миросозерцанием, своими мыслями и неподдель ным порывом. Энрикес знал, конечно, и футуристов —Маринетти, Северини, Боччони. Но он останавливает мелькание кадров, на которые распадается движущийся предмет в пх карти нах, возвращает фейерверк разлетающихся цветовых пятен и бликов в единый контур. Но контур этот —светящийся, «мигающий». Отдельные детали реальны и пластпчпы, дру гие же поглощены струящимся красочным потоком. Может быть, и идея взаимопроникновения цветов почерпнута у фу туристов, однако оттенок холодноватого аналитического экспе римента, свойственный европейской живописи тех времен, у кубинского художника отсутствует абсолютно. Он весь в своем творении, не случайно мужские образы автопортретпы. Эмоции сильны и открыты, их напор буквально обрушивает ся на зрителя, взгляд которого переходит с детали на деталь, с формы на форму, ибо четкая определенность контуров — это фикция первого впечатления, контуры тоже оказывают ся зыбкими и переливчатыми, формы перетекают друг в друга так же, как, разлагая ясный объем, в беспокойном ритме чередуются пятна одного и другого, контрастного ему

168