Гамбургский счет

да. Их можно прочесть в новом осмысливании «роя», в россыпи же они невыносимы. Тяжело узнавать на каждой строчке, что «чело-век» значит «Чело Века». В композиционном отношении гораздо интереснее другой прием, примененный Белым на протяжении всех «Воспомина ний». Вещь дается в двух восприятиях, в беловском и блоковском; особенно удачно сделано это в отрывке, в котором Белый, под робно описав свою встречу с Α. Α., тут же дает, «как бы описал эту сцену» Блок. Композиционно обновлен также прием протекающего обра за, особенно удачно использован он в главах о Д. С. Мережков ском. Здесь и знаменитые «помпоны» на туфлях Мережковско го, и Пирожков (издатель, с которым ведет переговоры Д. С). Пирожков сперва описывается, утверждается, потом просто упо минается и — вдруг делается «образом»: «<...) явился Д. С. очень-очень любезный и милый (как будто бы светский): как будто пришел «Пирожков» (с. 152). Вся вещь явно неровна. Андрей Белый все время хочет дать «ландшафты фантазии, слышимой молча за словом», а у него лучше всего выходят мемуары, а в мемуарах этих легче всего читаются юмористические, слегка карикатурные страницы. Я не знаю, в каком отношении к «Воспоминаниям» нахо дится «Арбат». Кажется, «Арбат» — продолжение «Воспоми наний». Но весь тон другой и установка явно дана на докумен тальность. В начале статьи я уже говорил, как использует эти настоящие имена Андрей Белый. Вещь не обращается просто в мемуары, она художественно осмыслена целиком. Собственные имена использованы для создания трудной формы. Вещь кажется написанной на диалек те, но у этого диалекта есть своя мотивировка. Вещь написана периодами по две страницы, эти периоды наполнены, со ссылка ми на факты, обращающимися в протекающие образы. Второй план произведения дан путем осмысливания всего происходящего на Арбате как знака происходящего в мире. Использовано ироническое несовпадение этих двух масштабов: «Произошло тут воистино что-то мистическое, что описывал Гоголь: вдруг дали увидели; вышли на улицу; и увидели: эге ге — вон лиман, вон Черное море, а вон — и Карпаты; а на Кар патах стоял всем неведомый всадник; поняли, что Карпаты — порог (не приближалась бы русская армия к этим Карпатам); а рыцарь неведомый,— страж припорожный, делящий историю на два огромных периода; страх резкий, морозящий душу — от осознания, что Арбат есть не «вещь в себе», замкнутая и адекват ная шару земному, а кусочек Москвы, в картах меченной малым кружочком России, которая есть опять-таки орган огромного ор ганизма; переживание метаморфозы сознания были, вероятно, подобны переживаниям Коперниканской эпохи, сорвавшей уют

238