Гамбургский счет

«читающий людей» с легкостью и жадностью, как копеечную книгу, обиженный на женщин, Толстой, который больше своего учения. Рисуя этого Толстого, Горький любуется непохожестью, неканоничностью своего портрета. Всегда с любовью он останавливается на непоследователь ности Толстого. «Сулер рассказывал: он шел со Львом Николаевичем по Тверской, Толстой издали заметил двух кирасир. Сияя на солнце медью доспехов, звеня шпорами, они шли в ногу, точно срослись оба, лица их тоже сияли самодовольством силы и мо лодости. Толстой начал порицать их: — Какая величественная глупость! Совершенно животные, которых дрессировали палкой... Но когда кирасиры поравнялись с ним, он остановился и, провожая их ласковым взглядом, с восхищением сказал: — До чего красивы! Римляне древние, а, Левушка? Силища, красота,— ах,Боже мой. Как это хорошо, когда человек красив, как хорошо!» Книжку Горького о Толстом должен знать всякий. Она заме чательна своею неканоничностью — ее пафос противожитийный. Горький хочет не дать бронзировать Толстого. «О буддизме и Христе он говорит всегда сентиментально; о Христе особенно плохо — ни энтузиазма, ни пафоса нет в словах его и ни единой искры сердечного огня. Думаю, что он считает Христа наивным, достойным сожаления, и хотя — иногда — любуется им, но — едва ли любит. И как будто опасается: приди Христос в русскую деревню — его девки засмеют». В книге о Толстом Горький стал на защиту писателя от пуб лициста; сделался разрушителем легенды во имя конкретного. В этой вещи ему понадобилась новая форма. Книжка по фор ме и теперь оказалась, примерно говоря, розановской. Острием своим книга эта направлена против традиций народ ничества в русской литературе, против Горького второго перио да, против толпы Вересаевых и Серафимовичей, против тени Белинского и за живую русскую литературу, которая писала и будет писать, как хочет. Проходят дни. Если завтрашний день будет похож на се годняшний, то в жизни это зовется — тюрьма, в литературе это зовут классицизмом. Толстой не был классиком, он был одним из решительнейших деканонизаторов мировой литературы. Мы должны признать значительность не только толстовских утверждений, но и его отрицаний. Поэтому Горький был прав, написав свою книгу, первую настоящую книгу о Толстом в нека ноническом роде. Эта книга первая стоит мирового имени Горького. Может быть, кому-нибудь покажется, что своеобразность формы книги

208