Гамбургский счет

речи, как и описания природы, в первоначальной форме романа играли роль цветных камней, вставленных в картину и не свя занных с ней. Челлини рассказывает в своей автобиографии о том, как папа заказал драгоценное украшение, в которое должен был быть вставлен прекрасный бриллиант. Все соперничающие мастера дали различные фигуры и среди них вставили камень; только Челлини пришло в голову использовать бриллиант так, чтобы ввязать его в композицию с мотивировкой: он сделал из этого камня престол для бога-отца, вычеканенного на рельефе. Вот то, что сделал Челлини, посадивший фигуру на камень, и сделали позже романисты, слившие речь-рассуждение и лицо. Со временем эта связь ослабела, то есть, вернее, новый за казчик не удивлялся удачному использованию предмета, а художнику композиция показалась не забавной. Появилась новая связь, основанная на контрасте. Герои Тол стого производят определенное действие и потом рассуждают. Мы имеем здесь поэтическую инверсию-перестановку. Может быть, этим объясняется выбор Толстым темы «Война и мир». Его заинтересовало противоречие «судьбы» и психоло гии. Определив судьбу как социальный факт, мы увидим, что Толстой интересовался не столько этим фактом, как его психо логическим преломлением. Привожу отрывок из предисловия к «Войне и мир»*. «Ошибочно или нет, но, вполне убедившись в этом в продол жение моей работы, я, естественно, описывая исторические со бытия 1807 и особенно 1812 года, в котором наиболее выпукло выступает этот закон предопределения, я не мог приписывать значения деятельности тех людей, которым казалось, что они уп равлют событиями, но которые менее всех других участников со бытий вносили в него свободную человеческую деятельность. Деятельность этих людей была занимательна для меня только в смысле иллюстрации того закона предопределения, который, по моему убеждению, управляет историей, и того психологического закона, который заставляет человека, исполняющего самый не свободный поступок, подделывать в своем воображении целый ряд ретроспективных умозаключений, имеющих целью доказать ему самому его свободу». То же раньше можно было заметить у Стендаля: герой посту пает («Красное и черное») как бы назло самому себе, выполняя программу «необыкновенного человека». Еще характернее то, что в любви он выполняет какую-то общую любовную роль. Прием этот здесь обнажен и подчеркнут тем, что Жульен имеет своего инструктора, одного молодого русского, Коразова. Я го ворю о главах с XXIV по XXIX второй части. Не могу удержать ся от того, чтобы не привести заключительные цитаты. «Он поспешил на помощь к Матильде; она почти упала в его объятия. Первый момент, когда он заметил это движение, был

199