Фантазии об искусстве

A. C. ДМИТРИЕВ. В.-Г. ВАКЕНРОДЕР И НЕМЕЦКИЕ РОМАНТИКИ

ведения, Берглингер, как пишет Вакенродер, «пришел к заключению, что художник должен творить только для самого себя, для возвыше ния своего собственного сердца и еще разве лишь для одного или не скольких человек, которые его понимают. И я не могу назвать эту идею вовсе несправедливой» (109). С другой стороны, романтики действи тельно были далеки от демократических слоев нации и тем более от каких бы то ни было элементов демократической оппозиции, как бы многие из них (в том числе и Вакенродер и Тик) ни приветствовали французскую революцию, как бы восторженно ни отзывался молодой Фридрих Шлегель о Георге Форстере, этом незаурядном ученом и вы дающемся общественном деятеле Германии конца XVIII века, провоз гласившем республику в Майнце. В образе Берглингера, в сложной и трагической судьбе этого ге роя Вакенродер первый из романтиков выразил четкое различие меж ду эстетическим идеалом «веймарского классицизма» и романтиков. И для Шиллера и для Гёте, так же как для романтиков, этим идеа лом было искусство. Но если одной из ведущих тенденций «веймарско го классицизма» было то, что искусство несет гармонию и человечест ву и самому художнику, который является всего лишь обычным че ловеком, но более одарен природой по сравнению с остальными людь ми, то у романтиков художник — человек, озаренный божественной миссией носителя высокого искусства; он не только не приходит к гармонии, но становится жертвой искусства, его мучеником, ибо оно несет ему трагический разлад с действительностью. Берглингера всю жизнь мучил жестокий разлад между его врожденным идеалистиче ским энтузиазмом и необходимостью принимать участие в реальной земной судьбе отдельных людей, которые неумолимо «вырывали его из мира грез». Ему как типичному романтическому выразителю духовно го, нравственного облика человеческой личности, романтического х а ­ рактера вообще невозможно вписаться в социальное окружение со словной дворянско-филистерской Германии. Его конфликт с ней неиз бежно должен кончиться трагическим исходом. Исполнив свое луч шее произведение, Иозеф умирает, и никакого рационального объяс нения его гибели Вакенродер не дает — она есть результат его глу бокой и безысходной драмы, острого и бескомпромиссного конфликта с реальным земным бытием. Повествование о Берглингере завершается у Вакенродера проникнутым тяжелым сомнением вопросом, который постоянно возникал перед романтиками, ощущавшими несовместимость своего эстетического идеала с реальными социальными условиями бы тия: «И, быть может, тот, кто всегда горит воодушевлением, если он хочет быть настоящим художником, должен иметь смелость и силу соединить свои высокие фантазии с этой земной жизнью как постоян ную часть ее?» (112). 17