Эстетика. Том второй

употребляются лишь в качестве украшения божества и служат возвращению великолепия и величия единого, так как они ста вятся перед нашими глазами лишь для того, чтобы прославлять его как властелина всех творений,— то в пантеизме, напротив, имманентность божественного предметам поднимает само мир ское, природное и человеческое существование до уровня само стоятельного величия. Собственная жизнь духовного в явлениях црщроды и в человеческих отношениях оживотворяет и одухо творяет их в них самих и служит в свою очередь основой свое образного отношения субъективного чувства и души поэта к вос певаемым предметам. Преисполненная чувством этого одушевлен ного величия, душа спокойна в самой себе, независима, свобод на, самостоятельна, широка и велика, и в этом утвердительном тождестве с собою она вживается в душу вещей, воображает себя в таком же спокойном единстве с ними и срастается с предмета ми природы и их великолепием — с возлюбленной, шинкарем и вообще со всем, что достойно любви и похвалы, образуя с ними блаженнейшую, радостнейшую интимную связь. Западная, романтическая интимность чувства обнаруживает, правда, сходное вживание, однако в целом она, в особенности на севере, более несчастна, более несвободна, более проникнута страстной тоской или остается замкнутой, более субъективной в самой себе и благодаря этому становится эгоистичной и чувстви тельной. Такая подавленная, грустная интимность чувства выра жается в особенности в народных песнях варварских народов. Напротив, восточным народам, и главным образом магометанским персам, свойственна свободная, счастливая интимность чувст ва; они открыто и радостно отдают все свое самобытие как богу, так и всему, достойному похвалы, достигая в этой самоотдаче свободной субстанциальности, которую они умеют сохранить и по отношению к окружающему миру. Мы видим, что в пламенной страсти сохраняются экспансив нейшее блаженство и откровенность в выражении чувства, благо даіря которым при неисчерпаемом богатстве блестящих и велико лепных образов непрерывно звучит тон радости, красоты и сча стья. Если восточный человек страдает и несчастен, то он при нимает это как неизменный приговор судьбы и остается при этом уверенным в себе, не испытывая подавленности и не впа дая в сентиментальность и ворчливую меланхолию. В стихотво рениях Хафиза мы находим достаточно жалоб и сетований на возлюбленную, шинкаря и т. д.; но и в печали он остается та ким же беззаботным, как в счастье. Так, например, он говорит однажды: «Из благодарности за то, что тебя освещает присутст

79