Эстетика. Том второй

яости когда они проникнуты моральным содержанием; общие размышления получают здесь лишь внешнее украшение с по мощью размера, образов, сравнений и красивой риторики. В первую же очередь сюда должна быть отнесена сатира. Здесь в пустых декламациях стремится излиться дух доброде тельной досады на окружающий мир. Более поэтической эта са ма по себе прозаическая форма искусства может стать лишь постольку, поскольку она воссоздает перед нашим взором образ испорченной действительности так, что эта испорченность разру шается в самой себе вследствие собственной нелепости. Напри мер, Гораций, который в лирике полностью освоил греческую художественную форму и манеру, в своих посланиях и сатирах, где он проявляет больше оригинальности, набрасывает живой образ нравов своей эпохи, изображая глупость, которая вследст вие несообразности своих средств сама себя разрушает. Это тон кая и культурная, но отнюдь не поэтическая веселость, удов летворяющаяся тем, что делает дурное смешным. У других же поэтов абстрактное представление о справедливости и добродете ли прямо противопоставляется порокам. Здесь недовольство, до сада, гнев и ненависть отчасти выступают как отвлеченное ви тийство о добродетели и мудрости, отчасти же с негодованием благородной души ожесточенно нападают на испорченность и рабский дух своей эпохи или противопоставляют господствую щим порокам картину древних нравов, древней свободы, добро детелей совершенно другого, отошедшего в прошлое состояния мира, не имея настоящей надежды и веры на возвращение таких времен. Неустойчивости, изменчивости, трудностям и опасностям позорного настоящего не могут противопоставить ничего другого, кроме стоического равнодушия и внутренней непоколебимости добродетельных убеждении души. Эта неудовлетворенность сообщает аналогичный тон и рим ской историографии и философии. Саллюстий считает необходи мым выступать против испорченности нравов, которой он сам не остался чужд. Тит Лпвип, несмотря на свое риторическое изя щество, ищет утешения и удовлетворения в изображении про шлого. Но больше всех Тацит со столь величественным, сколь и глубоким негодованием раскрывает порочность своей эпохи, де лая это очень наглядно и без всякой пустой декламации. Из сатириков большой резкостью отличается Персий; он оже сточеннее Ювенала. Позже греческий сириец Лукиан с веселым легкомыслием выступает против всего на свете — против героев, философов и богов, главным же образом он делает предметом своих насмешек богов Древней Греции, рассматривая их со сто 226·