Эстетика. Том третий

богов и их обособленность, которая развивается далее в сторону частного и человеческого, противоположны величию божествен ного и могут быть изображены как пустое разбухание субъек тивности, несоразмерной такому смыслу. Но особенно любит Аристофан — забавнейшим и вместе с тем глубочайшим обра зом— предавать на осмеяние своим согражданам глупость де моса, безумства его ораторов и государственных деятелей, неле пости войны, но прежде всего, и наиболее немилосердно, новое направление в трагедии — Еврипида. Лиц, в которых он воплощает содержание своей великолеп ной комики, он с самого начала с неисчерпаемым юмором пре вращает в дураков, так что сразу видно, что из них не может выйти ничего путного. Например, Стрепсиада, который собира ется отправиться к философам, чтобы отделаться от своих дол гов, или Сократа, который с готовностью становится учителем Стрепсиада и его сына, или Вакха, который нисходит у него в подземный мир, чтобы извлечь оттуда нового настоящего траги ка, или Клеона, женщин, греков, которые хотят вытащить из колодца богиню мира, и т. д. Основной тон, звучащий в этих изображениях, это доверие всех этих фигур к самим себе, дове рие тем более неистребимое, чем менее способными оказываются они к исполнению всего того, что берут на себя. Дураки тут та кие наивные дураки, да и на более рассудительных здесь такой налет противоречия всему тому, чем они занимаются, что они никогда не утратят этой наивной субъективной уверенности, как бы ни шли их дела. Это блаженный смех богов на Олимпе, их беззаботная уравновешенность, вошедшие здесь в души людей и целиком их захватившие. При этом Аристофан никогда не бывает пустым, дурным на смешником, но он был блестяще образованным человеком, пре восходнейшим гражданином, для которого благо Афин было вполне серьезным делом и который всегда показывал себя ис тинным патриотом. Поэтому то, что представляет он в своих ко медиях в состоянии полного распада, — это, как я говорил уже раньше, не божественное и не нравственное, а всеобщая прев ратность, приобретшая видимость самих субстанциальных сил, облик и индивидуальное явление, в которых с самого начала уже нет подлинной сути дела, так что их можно открыто предать нелицемерной игре субъективности. Но поскольку Аристофан показывает абсолютное противоречие подлинному существу бо гов, политическому и нравственному бытию той субъективности граждан и индивидов, которые должны осуществлять это содер жание, то в самой этой победе субъективности, несмотря на всю

,600