Эстетика. Том третий

летворение, которого нужно добиться, лишь постольку оно может быть оправдано; это радость победы, чувство души, истребляю щей в себе все чувствепное и преходящее и тем сбрасывающей с себя заботу, которая неизменно нас подкарауливает: блаженна душа, отдавшаяся борьбе и мукам, но одержавшая верх над своими страданиями. а. Если теперь мы спросим, что в этом содержании может составить собственно идеальную сторону , то это примирение субъективного чувства с богом, который в своем человеческом воплощении прошел этот скорбный путь. Субстанциальная заду шевность присуща лишь религии , это мир в душе субъекта, вос принимающего себя, но удовлетворенного лишь постольку, по скольку он сосредоточился в себе, сломил свое земное сердце, возвысился над чисто природными и конечными условиями су ществования и в этом возвышении достиг всеобщей проникно венности, проникновенности и единения в боге и с богом. Душа жаждет себя, но она жаждет обрести себя в чем-то ином, а не в себе со своими частными особенностями, она отказывается от себя перед богом, чтобы найти в нем самое себя и насладиться этим. Таков характер любви , проникновенность в ее истине, чи стая религиозная любовь, доставляющая духу примирение, мир и блаженство. Это не есть наслаждение, радость подлинной жи вой любви, а нечто свободное от страстей, от влечений, будучи лишь влечением души. Это любовь, которая со своей естествен ной сторопы является смертью, умиранием, так что реальные отношения в виде земных связей и взаимоотношений между людьми кажутся преходящими,—они, по существу, не обладают в своем существовании собственным совершенством, а заключа ют в себе недостатки временного и конечного бытия и тем са мым влекут за собой восхождение в потустороннее, остающееся вместе с тем безмятежным, бесстрастным сознанием и наслаж дением любви. Эта черта составляет то одухотворенное, внутреннее, более высокое идеальное начало, которое сменяет спокойное величие и самостоятельность античного идеала. Правда, и богам класси ческого идеала не чужды черты грусти, невзгоды, предопределен ные судьбой и накладывающие печать холодной неизбежности на эти радостные образы, которые остаются, однако, верными сво ему простому величию и могуществу в их самостоятельной бо жественности и свободе. Но такая свобода не есть свобода любви, представляющая собой нечто более одухотворенное и проникно венное, ибо она заключается в отношении между одной душой и другой, между одним духом и другим. Эта проникновенность 208