TATLIN NEWS #72

Человек, который смотрит на пирамиду, не думая обо всей этой ерунде, которая сопровождала египетское общество во втором тысячелетии до нашей эры, просто эстет или же дурак

чальная, очень веселая архитектура, все кон- нотации еще светлые, добрые. Есть и другая проблема: петровское барокко, развитое, вре- мен Трезини – оно на Москву не «растягивает- ся», его в Питере можно стилизовать, а тут не очень получается. В Главном здании МГУ бо- ковые переходы, да и сами силуэты здания – от нарышкинских храмов. – Все-таки в Университете нарыш- кинское барокко сильно редуцировано, вся прихотливость, живость, она, по-моему, уступила место строгости, классицисти- ческой симфоничности. Скорее у Поляко- ва, в гостинице «Ленинградская», барокко больше читается. Вы согласны, что в первые послевоен- ные годы, вплоть до 1947 года, в архитекту- ре шел поиск образов национального воз- рождения? – Да, безусловно, но началось это все- таки, видимо. в 1940-м, судя по тому, что книжка «Русская архитектура» вышла… – Я думаю, что в 1940-м результат был бы другим. Помните эти деревянные надгробия военного времени Павлова? Это ведь никак не могло возникнуть в до- военное время. «Принимай нас, Суоми- красавица», конкурс на второй дом Совнар- кома, все эти какие-то фашистские архитек- турные темы. – Нет, у меня такое ощущение, что в 40-м году все эти вещи отменились, и они уже идеологически подготовили послевоенный подход. Но, конечно, после войны все было окрашено каким-то необыкновенным прин- ципиально другим духом, прощающим даже отдельные неудачи. – По вашему мнению, может ли архи- тектура как искусство, формирующее про- странство, среду. в которой мы живем, спо- собствовать обретению единства общества, национальной идентичности, влиять на то, что происходит в стране? И насколько сами архитекторы оторваны от того, что проис- ходит вокруг них? – Я думаю, что никуда они не оторваны, просто потому, что они сами часть общества

ны эти вопли восторга у Щусева и Покровско- го про случайности, и я хочу это «пощупать». И он «щупает» это циркулем, и вдруг оказыва- ется, что там есть метод, который можно ис- пользовать. В 1961-м году это было несколь- ко несвоевременно, когда оставшиеся церк- ви взрывают, новые гонения при Хрущеве были… Вот что я называю архитекторским от- крытием, может быть оно только предстоит. – Национальный романтизм начала XX века совпал с национальным и культурным подъемом в России, была очень бурная эпо- ха, продолжившаяся авангардом и закон- чившаяся 37-м годом. Но уже после Вели- кой Отечественной войны многие архитек- торы, в том числе Щусев, Гольц, обратились опять к возрождению тех форм как к нацио- нальному архитектурному началу, образцу подлинности. Русская архитектура как бы была символом возрождения, восстановле- ния отечественной культуры. – Я это вижу не совсем так. Дело в том, что и Щусев, и Покровский, когда у них были эти мечтания, они работали до 1917-го года в рамках того режима, кроме церковных обра- зов, которые подпитывались еще и русским религиозным возрождением. Они искали что- то, что подошло бы к палатам, к каким-то граж- данским зданиям. Нужно было попытаться найти собственную классику в Древней Руси. – Собственную античность… – Да, но в результате получается нарыш- кинское барокко, нарышкинский стиль. Тог- да вам и будет палата в Настасьинском пере- улке, Нижегородский банк, Казанский вок- зал, в духе нарышкинского барокко. Эта идея была открыта, они поняли, что ордер там есть, что он поддается классицистической стили- зации и что с этим можно работать на огром- ных объемах, он растягивается, он «садится». И после войны то же самое, и Руднев, и Щусев, и Поляков, все находят эту самую античность в нарышкинском барокко. Они с ним работа- ют, потому что все ассоциации: да, победные, да, вестернизация, Петр I, про которого Алек- сей Толстой написал, с Иосифом Виссарионо- вичем просто рифмуется. Притом это еще на-

то это ровно такая же ситуация, как в Древ- ней Руси, когда пересказывают своим язы- ком. С Рудневым и Фоминым труднее – они уже могли жить более сложно, эмоциональ- но, на уровне своей цивилизации. Но может быть в атмосфере 1930-х годов как раз давя- щая мощь, в политическом смысле, толкала их на этот путь, и они его продумывали. – С 1840-х началось изучение и попыт- ка реанимации допетровского зодчества, а впоследствии и древнерусской архитек- туры. Но из дореволюционной неорусской архитектуры для меня наиболее интересен национальный романтизм начала XX века, замешанный на модерне. Храмы Щусе- ва, Покровского, Васнецовская церковь в Абрамцево. Щусев писал о том, что мы должны каждую случайность оригинала не замазывать, а находить в ней красоту. Насколько им удалось «оживить» допетров- скую архитектуру? – Если говорить вкратце, то, скорее все- го, это все была большая удача, но сделанная не архитекторскими способами. Тон, конеч- но, задал Васнецов с Абрамцевской церко- вью, и дальше все подходили к этому как ху- дожники. И ни Щусев, ни Покровский не за- нимались архитекторским анализом. Они фактически брали образ, впитывали в себя какую-то вещь. Какого-то необыкновенного прозрения не случилось. Оба они авторы ста- тьи про новгородскую и псковскую архитек- туру в «Истории искусства» Грабаря, крайне поверхностной, как раз и написанной про эти случайности, про криволинейность, про под- линность. Я бы упомянул Кирилла Николаевича Афа- насьева, который был конструктивистом, по- том пошел к Щусеву, а уже в оттепель написал книжку «Построение архитектурной формы древнерусскими зодчими». Вот – гениаль- ная вещь, именно потому, что не искусство- вед, не «бла-бла-бла», не «художественное сознание эпохи», а человек с циркулем, кото- рый говорит: я не понимаю, как это сделано, я чувствую, что эта древнерусская архитек- тура хорошая, но мне совершенно непонят-

position

94 ТАТLIN news 6|72|114 2012