TATLIN NEWS #69

Я стараюсь дел с художниками не иметь,.. потому что работа художника становится фактом моего личного пространства, а что она там в его личном пространстве значила, важнее для историка

вить, но его надо показать. – Если его не показать, он будет забыт? – Почему забыт? Глупо думать, что что-то забывается потому, что оно уходит. Что-то забывается, потому что мы забываем, по- тому что у нас нет воли помнить. Мне сей- час кажется, что о том, что я встретился с этим художником, стоит помнить. – Но эта воля помнить реализуется лишь во внешней памяти, когда помнят не люди, а культура как некая туманная, абстрактная сила. – Туманная, ужасная? Вас она пуга- ет? Разберитесь, почему. К сожалению, моя память действительно внешняя, поэто- му я не помню, как зовут этого человека, но есть американский мыслитель и одно- временно, что интересно, комик с живы- ми выступлениями, который предложил для нынешней ситуации с информацией и памятью термин «все, что когда-либо про- изводилось, доступно навсегда». Вы вдруг вспомнили художника какого-нибудь, вы забиваете его имя в поисковик, вы види- те, что я и мои коллеги о нем написали, у вас есть уже повод свою память подтвер- дить. Ничто не забывается в эпоху интер- нета. – Тем временем в головах живут массовые образы, как Пушкин, Репин, с которыми слож- но конкурировать современным художникам, и они оказываются во внешней памяти. – А вот это проблема не внешней памяти и интернета, а нашей страны, где до сих пор есть священные коровы и нет никако- го представления, что они делали. Рос- сия – это страна больших имен. Когда имя достаточно большое, в него вцепляют- ся, и все – оно шест. Человек тонет в море, но держится за шест, на этом шесте написа- но Толстой или Леонардо. Человек боится и на шест-то посмотреть, потому что, не дай бог, вообще что-то обнаружится ужасное. Это всегда так было, особенно в советское время, когда нужны были внешние от со- ветского времени авторитеты. Возможно, как раз в советское время эти шесты и воз- никли.

я не понимаю, как это сделано. Мотивация и интерпретация художника меня интере- суют меньше, потому что его работа стано- вится фактом моего личного пространства, а что она там в его личном пространстве значила, важнее для историка. – Вы ставите своей целью прогнозировать будущее? – Я чувствую тренды, в этом смысле я бу- дущее могу предсказывать. – Каковы же тенденции? – В Москве продолжается тренд, кото- рый я обнаружил два года назад. Молодые художники ощущают себя профессионала- ми международного уровня, делают некое такое усредненное европейское интеллек- туальное искусство, как они его понима- ют. Они будут продолжать это делать, пото- му что у них есть институциональная под- держка. Но с другой стороны, очевидно, что мир вменяемых профессионалов, гово- рящих с миром на одном языке, настолько иссушающий, бюрократичный, что ему воз- никнет какая-то абсолютистски разудалая, разухабистая и легкомысленная альтер- натива. Я не говорю попсовая, коммерче- ская, я не использую эти термины вообще, но альтернатива, которая бы основывалась не на понимании художника как междуна- родного профи, а на том всем нам милом и известном принципе, что что хочу, то и во- рочу. – Настанет время таких художников, как Леонид Луговых? – В частности, Луговых мне так приятен именно потому, что он персонаж, который не испытывает никакой потребности в том, чтобы вам понравиться. В этом его безу- словная сила и мощь. Он ощущает свою слабую позицию, у него есть такая хруп- кость, и он нарастил некий панцирь, но на самом деле в его практике уже все произо- шло, ему не надо ни от кого защищаться, он вполне себе состоялся со своим концеп- туальным проектом. – Для кого состоялся? – Состоялся как факт искусства, как ху- дожник. В принципе, к нему нечего доба-

С Валентином Дьяконовым мы ровесники и даже не любим один и то же йогурт и игра- ли в ножички – была такая игра в нашем дет- стве. Я люблю такие истории, чтобы личный факт становился поводом для глобальных выводов, но он пишет ровно и сухо. Я читала его статьи еще в журнале «Новый мир ис- кусства» и однажды жаловалась приятелю, как бесшабашен некий Дьяконов. Сегодня он корреспондент отдела культуры газеты «Коммерсантъ» и один из самых известных арт-критиков в России. Валентин Дьяконов несколько раз пов- торил, как это смешно – брать интервью у него, у журналиста. Однако занимается он тем, что стремится осмыслить все, что за- мечает вокруг, или замечала я, пока мы бе- седовали о памяти и кураторских проектах, которые только будут сделаны. Аналитиче- ский взгляд из настоящего в прошлое и бу- дущее – та задача культурной журналисти- ки, которая может казаться обычной, но ко- торая делает ее важной работой. – Чем вы как критик отличаетесь от тех, кто писал до вас? – Критик в России в 90-е годы – мои стар- шие товарищи начинали в 90-е – всегда ощущал себя человеком, который должен вести ровно тот же самый образ жизни, что и художник; он должен был быть встро- енным в богемную карусель как один из ее участников и, возможно, участников не вто- ростепенных. Это было вживание, а не на- блюдение. У меня совершенно другая исто- рия. У меня дети, у меня вполне буржуаз- ный лайфстайл, и я не имею возможности просто спиться и вести какой-то богемный образ жизни. Впрочем, он мне и не интере- сен. Я живу, и мои ровесники в арт-критике, скажем, Мария Кравцова, живут уже в дру- гой ситуации: мы внешние наблюдатели. – Вы как критик никогда не имеете дело с художником, только с произведениями? – Я стараюсь дел с художниками не иметь. Меня если что-то интересует, то скорее практические вопросы, когда

ТАТLIN news 3|69|107 2012

93

position