Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 112 — такой порядок, что всех обязательно стригут, как в бурсах ста рого времени всех секли но субботам», — подумал я спросонья. Вставши с постели, я увидел, что посреди комнаты поставили стул. Около него присяжный с салфеткой в руках, а сзади целая орава человек 5—6. Я опустился на стул, присяжный повязал мне салфетку, а двое встали у меня по бокам, вплотную, уста новив глаза на мои руки, сложенные на коленях. Присяжный запустил в волосы гребенку, стригнул, и я вздрогнул всем телом, почувствовав прикосновение холодного железа. Сразу было видно, что стригут наголо. Я делал над собою большие усилия, чтобы казаться равнодушным и спокойным, но это было мне трудно. Я боялся, чтобы этп скоты не уловили выражения боли и волне ния в моих глазах, а потому закрыл их. Сколько времени продолжалась эта пытка—не знаю. Конечно, весьма недолго, но каждая минута казалась мне веком, и всякий раз, когда ножницы касались кожи, по телу точно электрический ток пробегал, и сердце болезненно сжималось. Значит, я еще не испил всей чаши унижения, думалось мне, чтото предстоит за тем? будут брить?—закуют?—что тогда? только скорей, скорей! Конечно, я знал, решаясь на борьбу с правительством, что за это по головке меня не погладят, нельзя же думать, что госу дарственный и общественный строй, созданный вековой работой истории, окажется лишенным чувства самосохранения, что он уступит натиску своих врагов без борьбы, что он не будет давить и истреблять, — но есть вещи, которые вовсе не являются неиз бежным результатом борьбы, даже борьбы на жизнь и смерть. Понятно, что врага убивают, казнят, что его лишают возмож ности вредить, запирают въ тюрьму, ссылают. Все это вещи вполне естественные, которых нужно ждать, к которым нужно быть готовым. Смертный приговор, вполне мною заслуженный, не мог меня возмущать, но то, что не имеет никакого другого смысла, кроме издевательства над пленным врагом, подлого, низ кого надругательства,—возмущает меня до глубины души; какой смысл уродовать человека, сидящего за семью стенами, под семью запорами, под бдительным надзором? Побег здесь немыслим, а если бы и был возможен, то при таких условиях, в которых бритаяголова не будет иметь никакого значения... А ножницы все лязгают, и каждый раз с головы скатывается новая прядь моих бурных кудрей. Наконец, ножницы щелкнули в последний раз, присяжный отошел в сторону, точно желал полюбоваться образцом своего парикмахерского искусства, и ска зал: «Ну, готово!» Я еще не вполне пришел в себя и продол жал сидеть в каком то оцепенении, пока присяжный не снял с моей шеи салфетку, а ктото сзади потянул изпод меня стул. Я встал и остановился, как вкопанный. За моей спиною хлопнула

г