Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 104 — симым, Поливанов прибегнул к такому способу: «Я стал делать следующее: дадут мне новое белье, так я им вытру мокрый пол и отдам в стирку, а на себе оставлю старое, таким образом я поступал с каждой парой белья по три раза: в четвертый, после трех стирок, его уже можно было носить. Кроме того, я предварительно каждый раз мял и тер белье о спинку кровати, чтоб сделать его помягче, и выбирал из него кусочки кострики >. В соответствии с одеждою было и умывание 179): «Я остановился перед умывальником и стал искать глазами мыло. Его не оказа лось, и я спросил присяжного: «А мыло?» Тот только отрицательно качнул головою: не полагается, мол, вашему брату такой роскоши. Что поделаешь? Пытаюсь умываться без мыла вплоть до перевода в Шлиссельбург, т. е. год и 10 месяцев». Наконец, несколько слов о пище: «Утром часов в семь приносили ломоть черного хлеба, в 12 часов раздавали обед —; омерзительный, нужно сказать. В скоромные дпи он состоял из щей или жидень кого манного супа, в котором по солдатской поговорке: «крупинка за крупинкой гонялась с дубинкой», гречневая каша в весьма уме ренном количестве, а в постные дни (среда и пятница) из гороха или супа с признаками снетков и каши с постным маслом. В семь часов вечера давали ужин — остатки щей или супа, разба вленные в изобилии кипятком ш)». А каков был хлеб, узнаем из описания Фроленко ш) — «с примесью куколя, с сороконожками, сухими личинками. У меня вошло в привычку перед едой разла мывать хлеб на мелкие куски, выбирать сор н потом уже есть. И вот однажды, разломив, смотрю—белеет чтото. Присмотрелся, еще два или три белых хлебных червя. Выбросил... говорю на следующий день Соколову. «Быть не может! я сам смотрю за печением хлеба!»—отвечает он. Не помню, почему я не сохранил червей, пришлось промолчать. Разламываю после его ухода хлеб и, к своему удовольствию, снова нахожу штуки три белых, налитых червя. Сохранил их. Является Соколов. «Вот,—говорю,— смотрите!»—и показываю свою находку. Соколов взглянул, покраснел и, взяв, быстро спрятал хлеб в карман, не говоря ни Слова. Я заранее торжествовал, но оказалось рано. В следующий приход Соколов смело, нахально стал меня уверять, что это были не черви, а разбухшие зерна ржи 181 )». Весь равелин находился в беспрекословном повиновении у Соколова, иначе называемого политическими заключенными Иродом. Характеристику этого Ирода сделали Волькенштейн ш) и Поливанов 183 ). «Он — Ирод — выкрестившийся еврей,— пишет Волькенштейн, —и выслужился из солдат в офицеры. До 1884 года он был в Алет і евском равелине, итам и в НІлиссельбургской крепости он больше всего отличался поразительною страстностью в испол нении своих обязанностей. Как зорко, как лихорадочно он следил