Советский модернизм

proportions; the efficient performance of flexible free forms; canopies thrusting far forward; extended glazing that effectively blurred the boundary between interior and landscape; diagonals of sculptural flights of stairs; and unconven- tional brickwork with bright inlays depicting images of a great future. Planned over a vast site, the Palace of Pioneers became a new experimental city in miniature, a true dream of idealists. Its inventive architecture influenced the best works of Soviet modernism in the 1960s and ’70s. Many shestidesyatniki were united by a feeling of freedom, a foretaste of change, and an optimistic longing for something new. Even today, we can still see that cheerful outlook on the future in the best architectural designs of those decades. How could it be otherwise? Isn’t it known that architecture embodies the destiny of the optimists? But, in those days, it seemed that there were more optimists than usual. New, freshly built buildings were just appearing. Their contrast to the Soviet architecture of the early 1950s, which was richly decorated with classi- cal details, was overwhelming. Everyone na i vely hoped that the whole world would become freer, and life in general would be much better. This was not meant to be. Soon, a wave of dull panel construction, indifferent to humanity and environment, washed over the whole country. In the West, all styles of architecture peacefully coexisted with modernism, but, in the Soviet Union, architecture of the period was exclusively modernist and almost entirely standardized. Customized works were a rarity. Many cities had no masterworks at all. Seemingly endless, look-alike, five-story houses, popularly called khrushchoba – a play on Khrushchev’s name and the word for slum, trushchoba – dominated the everyday lives of millions of people. Alexander Ryabushin wrote about this trend in his book Landmarks of Soviet Architec- ture 1917–1991 , published in New York in 1992 by Rizzoli: “In the sixties, it seemed that all multiplicity of form – regional, national, and local – had disappeared from architecture forever. Mass production in the mode of the industrial conveyor belt had flattened the city. The amount of residential space increased, but blandness was implacable. This didn’t happen just to individual cities – the architectural character of the whole country was lost.” Consider- ing such conditions, the creative efforts of those few architects who tried to create personal and rigorous architecture can be described without exaggera- tion as a professional feat. It is not surprising that, in the public conscience, Soviet modernism is not viewed as an artistic movement. Nevertheless, in its

Его инновационная архитектура повлияла на многие лучшие произ- ведения советского модернизма 60-х и 70-х годов. Ощущение свободы, предвкушение перемен, стремление к новому объединяло тогда многих шестидесятников. Оптимистический взгляд в будущее и сегодня читается в лучших архитектурных проектах тех лет. А как же иначе? Ведь известно, что архитектура – удел оптимистов. А в ту пору казалось, что оптимистов стало больше обычного. Новенькие современные постройки тогда только появлялись. Их контраст с богато декорированной классической архитек- турой 50-х был разителен. Наивно хотелось верить, что весь мир станет свободнее и жизнь – гораздо лучше. Этого не случилось. Вскоре страну накрыла волна серого, безразличного к человеку и среде типового панельного домостроения. Следует заметить, что на Западе наряду с модернистской архитектурой мирно сосущество- вали всевозможные стили. А в Советском Союзе архитектура тех лет была исключительно модернистской и почти полностью типовой. Оригинальные проекты воплощались редко. В большинстве городов истинных произ- ведений архитектуры не было вовсе. И целые новые районы и города застраивались, словно под копирку. В повседневной жизни перед глазами миллионов людей стояли бесконечные, однообразные пятиэтажки, про- званные в народе «хрущебами». В своей книге «Памятники советской архитектуры, 1917–1991», изданной в Нью-Йорке в 1992 году издательством Rizzoli, Александр Рябушин пишет: «В 60-е годы казалось, что все аспекты многообразия архитектурной формы – региональные, национальные и локальные – ушли из архитек- туры навсегда. Массовое конвейерное производство сплющило город. Количество жилья увеличилось, но безличие и невыразительность стали повсеместными и ужасающими. Это произошло не только в отдельных городах – был утерян архитектурный характер всей страны». Учитывая сложившуюся ситуацию, творчество тех немногих архитекторов, которые пытались создавать что-то личностное и выразительное, можно смело назвать профессиональным подвигом. Неудивительно, что в массовом сознании советский модернизм не воспри- нимается как искусство. Тем не менее, в его лучших образцах отчетливо прослеживается эмоциональная связь как с современной мировой архитектурой, так и с конструктивизмом 20-х.

225