Гамбургский счет

Дальше «Преступление Николая Летаева» обрывается, и в журнале, носящем название «Эпопея», идут воспоминания Андрея Белого о Блоке. Воспоминания эти широко развернуты и автобиографичны, в них Белого больше, чем Блока. Как будто это тоже «Эпопея». Наконец, в журнале «Россия» есть кусок прозы, названный «Арбат» и тоже, очевидно, представляющий часть «Эпопеи». По манере письма «Котик Летаев» тесно связан с «Преступ лением Николая Летаева». «Воспоминания об Александре Бло ке» написаны другой формой, и «Арбат» — третьей. Я мог бы спросить, в чем дело, у самого Андрея Белого, но твердо уверен, что во всем этом он разбирается с трудом. Однако не нужно переоценивать достоверность показаний пи сателей о самих себе. Часто писатель говорит не о своем ремесле, а о той идеологи ческой линии, с которой он хотел бы связать себя. Например, в указаниях литературной зависимости писатель очень часто ука жет вам не своего учителя, а какого-нибудь другого писателя — только того, на кого он поменьше похож. Пильняк посвятит свою вещь не Андрею Белому, а Алексею Ремизову*. Ему это сделать легче. Над Андреем Белым тяготеет антропософская линия. Там есть высокая гора, на которой весной цветут вишни. А внизу поля Саксонии. Они синие, как сини днем, при солнеч ном свете, театральные декорации леса. Декорации леса пишут не зеленым, а синим тоном. Так сини, через весенний воздух, си ние поля Германии. Сини с поправкой, делаемой памятью на зе лень. И внизу, всю дорогу отталкиваемая все той же известковой стеной горы, бежит в Гамбург, бежит тусклая, как столовый нож, сверкая боком, Эльба. И вот на этой горе (посетите ее, если будете в Дрездене; зовут ее не то Вишневая, не то Оленья) есть сад. В этом саду за каж дым деревом стоит из железного прута сделанная форма. А дере во крепко притянуто своими ветками к этой форме. Формы изображают то контур женщины в юбке, то солдата в бескозырке, отдающего честь. И дерево, так как оно притянуто, тоже стоит и отдает честь. Завизжать от ужаса можно около этого сада. Дерево, отдающее честь антропософии, напоминает мне иног да цветущего, как вишня, к антропософии притянутого Андрея Белого. Андрей Белый обязан писать о Рудольфе Штейнере, сры вать с себя маску и находить все антропософские цвета у Блока. III Прекрасно, товарищи, в Дрездене.

217