Fuck context

Нью-Йорке. Агрессия сублимировалась и стала источником творчества. Конфликт- ность перешла в эстетику, а это значит, что постройки Мейна вызывают бурную реакцию, иногда позитивную, иногда негативную. Школа в Помоне, например, с ее изломанной геометрией, получила самую высокую оценку профессионалов, но некоторые школьники жаловались, что чувствуют себя в тюрьме. — Когда в 70-х годах шел спор между модернистами и постмодернистами, — спрашиваю я, — на чьей стороне были вы? — Где был я? В Калифорнии. Мы все тут были бунтарями, и споры между представителями нью-йоркской архитектурной элиты нас мало волновали. У нас была возможность посмотреть на их диалог со стороны и задуматься, а так ли велика разница между ними, так ли важен этот спор. И Фрэнк Гери, и Эрик Мосс, и я — все мы были индивидуалистами и не хотели примыкать к школам и направлениям. — Против чего вы бунтовали? — Наверное, против всей этой кальвинистской, англо-ирландской, северо- германской, датской культуры. Мой дед был методистским пастором из Лондо- на. Бабка из Копенгагена. Один кальвинист, другая пуритантка. Хотелось все это отбросить. Одни из нас ушли в наркотики и секс. Меня же всегда привлека- ла политика. Архитектура для меня это продолжение политики. — Во многих ваших постройках использованы гигантские трехмерные буквы и цифры. Мне они напоминают проекты русских конструктивистов. Это сознатель- ное заимствование? — Да. Русские конструктивисты сумели сохранить в своих постройках све- жесть линии и непосредственность проектной графики, включая буквы и цифры. Я, кстати, недавно был в доме Гинзбурга на Новинском бульваре в Мо- скве. Поразительное сооружение. Есть опасность, что скоро от него ничего не останется. Похоже, эта архитектура сегодня мало кого волнует в Москве, никто не хочет тратить денег на ее реставрацию. — Боюсь, что ваша архитектура там тоже успеха бы не имела: у людей носталь- гия по сталинским высоткам. — Как некий китч? — Нет, как возвращение к истокам. Мейн недоверчиво смотрит на меня, а я пытаюсь представить себе, как выгля- дели бы угловатые агрессивные формы его построек в Москве, и прихожу к выводу, что именно этого-то в современной московской архитетуре и не хватает. Того, о чем когда-то писал Гоголь: смелого жеста. — Меня поразило отношение к деньгам в России, — продолжает Мейн. — В Америке богатые люди не хотят афишировать своего богатства. У меня есть очень богатые друзья, так они предпочитают ходить в дешевой, поношенной, но тщательно выглаженной одежде — как будто бедный человек решил прио- деться. У них принят такой стиль. В Москве, как, впрочем, и в Мехико-сити, за- ходишь в гараж богатого дома, а там полный набор: «Мерседес», «БМВ», «Роллс- Ройс», «Бентли». Тебя приглашают на обед, к столу подают коньяк 1964 года, а еды на полк солдат. Все это потом выбрасывается. Только для того, чтобы ска- зать окружающим: я богат. Это безумие. Но, с другой стороны, мне нравится

Fuck Context?

103