Формализм в живописи

ныс без ветвей деревья, горы с застывшими, как бы искусственно сделанными складками и т. п. Дерево ли это, гора ли, на конец, человеческое ли это тело — все это производит впе чатление п о л ы х вещей. Они объемны, но как бы не материальны. Они рельефны, но не раскрыты. Еще бессильный передать взаимосвязь людей и вещей окру жающего его мира, Шевченко все же зорко их видит. В этом большой залог. і И мы действительно наблюдаем, что в творчестве послед него времени у этого большого мастера намечается какой-то перелом. Он еще робко прощупывает новые пути, он еще во власти формализма, но начало творческой перестройки чув ствуется. Об этом говорят такие, скажем, полотна, как «Ме щанка», «Колхозницы ожидающие поезда». Много хуже обстоит дело с молодым последователем Шев ченко — художником Барто. Барто — это законченная и крайняя степень формализма. Правда, это крайняя степень легкомысленного и, я бы сказал, поверхностного порядка. Картины Барто демонстрируют выхо лощенный, эстетский подход к действительности. Все внимание художника направлено на придание объектам своих картин ха рактера лощеной красивости, какого-то «светского шика» с полагающимися ему по рангу штампами манерности, нарочитой холодности, томной, но пустой по существу, рафинированности, «изысканности». Бесконечные женские «головки», застывшие на его полотнах в угловатом стандарте удлиненных лиц, опушен ных локонами, — являются для его творчества почти символиче ским обобщением. Это — салонные произведения, которые про сятся на стены специфических комнат, обставленных мягкими пуфами, изогнутыми софами, жеманными фарфоровыми безде лушками, комнат, продушенных сладким запахом «парижских духов». Барто демонстрирует своим творчеством, что он живет не только на отлете, но как бы вне нашей действительности. Он создал свой мир, вернее протащил к нам чужой мир и через этот застывший мир чужих вещей и людей, превращенных в вещи, хочет преломить и нашу действительность. Если бы Барто был по-настоящему думающим (пусть по-своему) худож ником, мы бы имели полное основание отнести его к категориям субъективных идеалистов. Но так как он только Ьтражает размышления других художников (в частности Шевченко), заим-