Эдгар Дега и его искусство

где-то Гонкуры, — грустны и таковыми должны быть, ибо они не актеры в жизни, но свидетели". Именно таким был Дега, нелюди- мый отшельник, ревниво замкнувший от нескромного взора двери сво- ей мастерской, но сам— неутомимый „свидетель" окружающей жизни, изощренно-зоркий взгляд котораго проникал повсюду — за кулисы театра, за стены буржуазного будуара. Замкнутость Дега стала леген- дарной, и действительно, в ней есть нечто почти мистическое, го- родское; как Гюйс, „художник толпы", хранивший инкогнито; Дега в такой же мере был пленен Парижем, как и таился от него. В этом смысле он был полной противоположностью Эдуарду Манэ, вождю импрессионистов, жизнерадостному парижанину, который вел борьбу за новую живопись с элегантностью светскаго человека, с эф- фектными жестами общественного деятеля. Маленький юркий старик в широкополой шляпе, с грустными глазами, Дега всегда куда-то торо- пился и ускользал, встреченный на улице знакомыми. Презрение Дега к рекламе и славе (к которым — увы — далеко не равнодушны столь многие „маститые" мастера!), его почти болезненная полу-гордыня, полу-скромность вызвали своеобразный заговор молчания вокруг его имени. Лучшей данью его таланту стало почтительное молчание. О нем, об его личности и творчестве писалось менее, чем о ком бы то ни было. Во французской критической литературе нет ни одной серьезной монографии, посвященной ему; в парижской прессе никогда не было опубликовано interwieu с ним; на парижских выставках, после Столетней выставки 1900 г., никогда не фигурировали его произведения, в его мастерскую никогда не заглядывали любопытствующие иностранцы и почитатели. За то суждения Дега, его метко-колющие отзывы о лю- дях и вещах установили за ним репутацию умника и остряка, мизан- тропа и опасного человека. За то всякий приезжавший в Париж знал, что где-то на Монмартре пребывает легендарный Дега, незримый, но всевидящий, престарелый, но вечно-юный и неотделимый от Парижа, как некогда мэтр Виллон,—Дега, гениальный продукт великого города и, вместе с тем, один из его созидателей. Ибо несомненно, что одним из существенных элементов нашего действительного понимания и ощущения Парижа послужили образы, созданные Дега. Недаром при взгляде на живую балерину или насто- ящее кафэ мы так часто готовы были сказать „это совсем Дега" . . . Художник научил нас смотреть на Париж его собственными глазами и залюбовываться тем, что однажды его первого обожгло и пленило. Как своеобычна в этом отношении жизненная судьба Дега, ис-