Античность. Средние Века. Новое время. Проблемы искусства

прислужники!» 25 . Тем не менее, понимая, как выгодны для него эти всеобщие настроения запуганности, тревоги и неуверенности, он делает все, чтобы поддержать их. С каждым годом консульский режим стано вится все жестче, а репрессивные меры — все суровее. Одной из таких мер был политический процесс, проходивший в 1801 г. в Париже и очень близко коснувшийся Давида и его мастерской. Судившийся по этому процессу Жан-Батист Топино-Лебрен был уче ником Давида и вместе с ним принимал в революции самое деятельное и пламенное участие. Он был в числе тех республиканцев, которые не только не примирились с консульским режимом, но и делали все воз можное для его свержения. Топино-Лебрен оказался замешанным в за говоре Демервиля, Черакки и Арены, который ставил целью убийство Бо напарта. После раскрытия этого неудавшегося заговора началось судеб ное следствие, к которому в качестве свидетеля был привлечен и Давид. Делеклюз рассказывает о процессе Топино в намеренно неопределенных, но многозначительных выражениях: «Во время следствия по этому делу лица, связанные прежде с партией Робеспьера, находились под очень пристальным наблюдением. Давиду, в особенности, пришлось перенести некоторые испытания, тем более тягостные для него, что они будили воспоминания о той поре его жизни, которую он хотел окружить заб вением, и тем более, что его ложное положение не позволило ему сде лать все, чего он желал бы, чтобы спасти своего ученика Топино от смерти» 2е . До сих пор, говоря об этом эпизоде жизни Давида, исследователи ссылались только на эти слова Делеклюза, очень мало раскрывающие существо дела. Между тем существует источник, не исследованный по чему-то биографами художника, из которого можно почерпнуть гораздо более подробные сведения: это опубликованные в 1801 г. стенограммы процесса над заговорщиками, среди которых был Топино-Лебрен. Они со хранили для нас сцену допроса на суде Давида. Может быть, нигде больше не обнажается с такой силой глубокий и мучительный душевный кризис, который переживает в эти годы Давид. Дважды перенесший тюремное заключение, считавший себя уже обре ченным и чудом спасшийся, но по-прежнему живущий «под очень при стальным наблюдением», он стоит сейчас между судьями и скамьей подсудимых, на которой сидит его бывший ученик и друг. Это был, возможно, один из самых верных, если не самых близких его друзей: когда Давид ждал в Отель де Ферм смертного приговора, Топино-Леб рен, не боясь риска, подписал петицию, где ученики мастера просили Конвент об его освобождении. И теперь это чувство признательности и человеческой близости вдруг прорывается в свидетельстве Давида, когда после двух вступительных фраз он неожиданно произносит столь неумест ные, казалось бы, в зале суда слова: «Я увидел в этом молодом чело веке большую любовь к своему искусству. Он привязался ко мне, я 25 «Memoires de M. de Bourrienne sur Napoleon, le Directoire, le Consulat, ГЕтрггс et la Restauration», t. 5. Paris, 1829, p. 10—11. 2C E. J. D с 1 6 с 1 u z e. Op. cit., p. 239. 162