tugendhold-hudozhestvennaia-kultura-zapada-1928x1

ской техники" Лота, и от „пуризма" Озанфанэ, от всяких страхов перед „литературой". Как Гойя, Руо сопровождает свои гравюры соб- ственноручными текстовыми надписями (на старо-французском или на- родном жаргоне). Руо не боится литературы. И произведения Руо уже едва ли можно назвать „машиной" для развлечения и отдыха „от реальности"! Таковы наиболее крупные фигуры современного нео-романтизма (впрочем, этот термин, это слово еще не произнесено во Франции). Еще дальше на этом пути, еще ближе к Домье Марсель Громмер, ко- торый старается сочетать достижения французской живописи с экс- прессией старого крестьянского Брегеля, и по словом которого задача художника заключается именно в том, чтобы „синтетизировать совре- менную жизнь и движущуюся толпу". В творчестве Громмера мы снова встречаем знакомые образы прачек, паромщиков, выраженные с боль- шей, хотя и несколько тяжеловесной экспрессией. Вслед за ним можно насчитать и нескольких других художников, проникнутых острым ин- тересом к быту, как, например, Ив Алике, Э. Гоерг, Ша Лабор, Пас- кен, Р. Удо и др. Чрезвычайно симптоматичен в этом смысле тот большой интерес, который был обнаружен недавно художественными кругами Франции к столетнему юбилею знаменитого Салона „романтиков" (1827), а в связи с этим и к воспоминаниям о Делакруа, Жерико, Домье и др. мастерах двадцатых — тридцатых годов; здесь чувствовалась растущая реакция против холодного формализма. Надо думать, что современное французское искусство сочетает классическую волю к „организации", к „порядку", с буйным темпера- ментом романтизма. Но для того, чтобы романтические начала, прора- стающие сейчас, достигли полного расцвета, фрзнцузское искусство должно кое-что пережить, — то, что было у революционного поколения Делакруа и Домье: общественный пафос. Иначе весь его романтизм- холостой заряд. Если в искусстве современной Германии мы видели глу- бокую человечность, подлинную человеческую взволнованность (иногда достигающую даже гипертрофии психологизма), то французскому искус- ству, наоборот, все еще недостает нового внутреннего „содержания", которое окончательно растопило бы тронувшийся лед его формализма. В этом смысле можно сказать, что судьбы французского искусства нераз- рывно связаны с дальнейшими судьбами французской общественности.