Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 80 — не знакомым мне неостановимым плачем, после чего впадал я в совершенную апатию и оставался без движения, без мысли. Запас жизни, однако, пробуждал меня снова к деятельности в замкнутом кругу. Мысли роились снова, то блуждая в воспо минаниях прошедшего, то останавливаясь на безвыходном поло жении настоящего. По истечении некоторого временп стали слышаться пе одни печальные стоны, но и песни коегде между заключенными. Песни становились более частыми и более гром кими; по содержанию они были весьма разнообразны: то слы шалась знакомая песня протяжная, заунывная, то незнакомые мне напевы^слов нельзя было разобрать; однажды услышал я: «Allons enfantsde la patrie, lejourdela gloire est arrive...», что было как бы ободряющим и призывающим к терпению. Делать нечего,, надо было утешать и ободрять себя чем возможно, хотя бы минутным обманом, лишь бы какнибудь пережить это трудное, мучительное заключение. Вскоре и сосед мой с правой стороны стал петь, и голос и пение, слышанные мною часто, привлекали мой слух и развлекали меня не мало. Он пел, как соловей поет в клетке. Однажды, осматривая кровать мою, старую, расшатанную' временем уже, я заметил в одном углу ее торчащий гвоздь, взявшись за него, я увидел, что он сидит не очень крепко, его можно с усилием расшатать и вытащить. Гвоздь этот казался мне вещью полезною в моем положении: как орудие самозащиты и самоубийства в случае уже невозмолшости перенести неизвест ное, ожидаемое мною. Я ухватил его крепко и шатал и тянул с роздыхами до тех пор, пока не вытянул. Гвоздь оказался длинным с палец п толстым с птичье перо. У меня ничего не было, и гвоздь этот составлял для меня ценную вещь, н он мне оказался не бесполезным. Первое употребление, которое я извлек из него—это чистка ногтей несколько раз в продолжение дня. По извлечении его он почти не выходил у меня из рук. Я его тщательно прятал от взоров сторожей и входивших ко мне еже дневно для подачи пищи офицеров и служителей. Стоя на окне у фортки, я /точил его о железную решетку или слегка затуплял его, смотря по расположению духа... Большую часть дня стал я проводить, стоя на окне, носом в фортку. Сторож, присматри вающий в наши кельи, редко исполнял свою .обязанность. Иногда,, увидав меня стоящим на окне, он стучал и говорил: «Сойдите с окна», я сейчас же сходил, но потом вскоре опять вспрыгивал на площадку окна и стоял, пока не уставал. Наконец, и сторожа, все одни и те же, уже привыкли к нашим безвредным привыч кам и, внося пищу столько раз и не получая ни от нас ни через нас никаких неприятностей по службе, считали нас уже как бы своими людьми, которых обижать без надобности не следует, и