Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 78 — и пустой дворик, где не было никого. Чистый весенний воздух пахнул мне в лицо. Я стоял так несколько минут, как вдруг услышал стук сзади меня; я обернулся и увидел, что в окошке двери тряпка поднята, и сторож стучит пальцем в стекло и, смотря на меня, кричит: «Сойдите с окна!» В сердце как бы кольнуло чтото, медленно сошел я с окна. Надо же мне умыться, хоть насколько возможно, от трязи, меня окружающей — п вот я моюсь, набирая в рот воды, наклонившись над упомянутым ящиком, мою лицо п руки; боюсь проронить напрасно каждую каплю воды, которой у меня мало. Hi вот умылся, что же я буду делать в настоящий день. Еак доживу я до вечера? И сколько дней еще придется сидеть взаперти? Каждый день я спрашивал себя: конец ли апреля у нас или уже май месяц? — Прошло уже много дней — 10 или более, много дум перебывало в голове, как вдруг я услышал голоса людей. II звон в этот день на Петропавловском соборе, казалось, был более, чем в обыкновенные дни, я вскочил с особым любопытством на окпо и на кружку и увидел проходящих и останавливающихся на валу крепости пред нашими окнами; люди, повидимому, раз личных сословий, по праздничному одетые мужчины, женщины и дети проходили и, приостанавливаясь, вглядывались в наши окна и за решетками спрятанные в них лица и бросали медные деньги на наш дворик. Я устремил на них глаза, всматривался в каждого из любопытства, а также из возможности увидеть коголибо из знакомых. Пятаки шлепались о землю, в разговорах упоминалось о святом Николае: иные шептались, смотря на нас. Грустное чувство произвело на меня это шествие людей, подаю щих нам милостыню. Нас жалеют, помочь не могут и бросают деньги, как несчастным замученным. Шествие это продолжалось недолго—с V.', часа, потом все утихло, исчезло, как видение, и мы попрежнему остались одинокими. Неожиданное явление это иыело влияние на разъяснение путаншщы счета дней. Я уразумел вдруг, что этот день есть 9ое мая, Николин депь, я был даже обрадо ван моим неожиданным открытием истинного времени. С этого дня я твердо установился в исчислении времени и неупустптелыю вел его в продолжение всех 8 месяцев моего заключения в. кре пости. Тишина, спертый воздух, полнейшее безделие, доходившие до меня то возгласы, то вздохи заключенных товарищей, неизвест ных мне—все это вместе производило удручающее влияние, отни мавшее окончательно бодрость духа. Нервное утомление или, лучше сказать, переутомление начало выражаться беспрестанно зевотою, часто слезы текли из глаз, иногда пробегала какаято дрожь по спине. По временам появлялись приступы более лільной тоски и выражались какимто, прежде сего иикогда