Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 77 — ной жизни и жестокая темничная тоска были нарушаемы чем нибудь выходящим из ряда обычного течения, и всякое подобное, хотя бы незначительное, обстоятельство освежало и развлекало меня. Но главное—что желал бы я описать и разъяснить—это мучительное душевное, болезненное состояние безвыходно и долго одиночнозаключенного, чувство жестокой темничной тоски, мрач ные мысли, преследовавшие меня безотвязно, и по временам упа док сил до потери голоса и изнеможения. Я дни и ночи говорил сам с собою и, не получая ниоткуда впечатлений извне, вра щался в самом себе, в кругу своих болезненных представлений. Промучавшись еще день, не знал, куда приютиться, то становился я на окно, то ходил взад и вперед в моей клетке безо всяких занятий; вращаясь все в одном и том же кругу моих безотвязных мыслей, ничем не перебиваемому, дожил я до вечера: одиночество, безделие, томление мучило меня. Нередко садился я и на пол и, сидя на коленях, закрывал лицо обеими руками и громко сето вал и плакал, затем поспешно вставал, вскакивал на окно, минутно упиваясь воздухом у фортки, сходил с окна, шел к двери, садился на кровать, табуретку и опять лез на окно—так метался' я, запертый в тесном жилище. Снова были слышны хождение, звон клочей, отворялась дверь, приносима и принимаема была безмолвпым солдатом пища. Наступила вторая ночь, и на окне моем зажглась снова саль ная плошка. Она издавала особый запах с копотью, п вид се мне был противен, я подошел к окну и задул ее. Замученный я лег на кровать, спать хотелось, и я заснул, но от жестокой подушка и на покатом тюфяке я беспрестанно просыпался и переменял положение. Так прошло, не знаю сколько времени, как в коридоре послышалось движение и разговор у моей двери. Потом я услы шал стук в окно моей двери и слова, обращенные ко мне: с Зачем потушили огонь». Я ничего не отвечал и старался забыться и заснуть, однако же я услышал звон ключей у моей двери, дверь отворилась и вошел дежурный крепостной офицер и сторож— мне выговаривали за потушение светильника и нарушение заведенного порядка. Плошка была снова зажжена, и я остался один. В эту ночь мне не было холодно, но в остальном она была такая же, как и предыдущая. Утром встал я замученный еще более прежнего. Голова у меня болела, и местами было больно дотрогиваться до нее, и пальцы мои, которые я подкладывал под голову, были чувствительны. Уже рассвело; замазанпое окно закрывало меня от всего живу щего. Вот третий день как я один, и все грознее встают одни и те же мысли. На душе было такъ же душно, как в комнате; я отворил форточку— повеяло чистым воздухом, встал на кружку, уткнулся носом в открытое окно: передо мною был крепостной вал