Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 43 — занные экспонаты, иобразовался существовавший до последнего времени Артиллерийский Музей. Местность, ныне занимаемая Александровским парком, звалась гласисом Петропавловской крепости, а по крепостным законам нельзя было возводить постройки ближе 30 сажен от края гла сиса 106), таким образом образовался громадный пустырь, который напоминал петербуржцу 20 — Зих годов африканскую Сахару. Впервые обратили внимание на этот громадный пустырь, ка жется, в 1810 году ш), когда приступили к выравниванию эспла нады пред здешней крепостью и кронверком. Выровнять, конечно, выровняли и не только замостили, но вокруг всей эспланады устроили надолбы и перила, которые и были выкрашены в со ответственные цвета 108).Но так как об ежегодных ремонтах не заботились, то скоро от планировки осталось одно воспоминание, и безобразный, запущенный пустырь, обстроенный по краю малень кими деревянными домиками, совсем не подходил к великолепной столице, творению Петра I. На той части эспланады, которая находится между спуском с Петровского крепостного моста н кронверком, произошел эпилог печальной декабрьской истории. Предоставим слово одному из участниковдекабристов 109): «Ужин подали немного ранее обык новенного, и я тотчас же крепко заснул. В полночь меня разбу дили, принесли платье, одели меня и вывели на мост, который идет от равелина к крепости. Здесь я встретил опять Никиту Муравьева и еще нескольких знакомых. Всех нас повели в кре пость; изо всех концов, изо всех казематов вели приговоренных. Когда все собрались — нас повели под конвоем отряда Павлов ского полка через крепость в Петровские ворота. Вышедши из крепости, мы увидели влево чтото странное и в эту минуту ни кому не показавшееся похожим на виселицу. Это был помост, над которым возвышалось два столба, на столбах лежала пере кладина, а на пей висели веревки. На кронверке стояло несколько десятков лиц—большею частью это были лица, принадлежавшие к иностранным посольствам; они были, говорят, удивлены, что люди, которые через полчаса будут лишены всего, чем обыкно венно так дорожат в жизни, шли без малейшего раздумья, с тор жеством и весело говоря между собою. Перед воротами всех нас (кроме носивших гвардейские и флотские мундиры) выстроили покоем, спиной к крепости, прочли общую сентенцию; военным велели снять мундиры и поставили нас на колена. Я стоял на правом фланге, и с меня началась экзекуция. Шпага, которую должны были переломить надо мной, была плохо подпилена, фурлейт ударил меня ею со всего маху по голове, но она не пе реломилась, я упал. < Ежели ты повторишь еЩе раз такой удар,— сказал я фурлейту, — так ты убьешь меня до смерти». В эту ми­