Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 121 — Но новая беда: от переутомления и боли не было сна. Забу дешься на минутку и проснешься... Прописал доктор морфий. Сначала лекарство помогло, но скоро и оно перестало дей ствовать». Не менее тяжелое впечатление оставляет рассказ и Полива нова 200): «Я присел на скамейку, так как ходить было уже больно, п задумался. Мне так стало тяжело, что я не выдержал и, не дождавшись окончания полагавшегося для прогулки 15мп нутного срока, я ушел с гулянья. Соколов вошел за мной в ка меру и, к моему удивлению, спросил: «Почему не гуляется?» Я подумал, что в это время вся тюрьма была óæ? в цынге и я, вероятно, не последним поддался ей. — Ноги болят, — ответил я неохотно. — А ну, покажи ка! Может быть, доктора надо? Я показал распухшую ступню. — Ну, пока еще ничего особенного не замечается, — сказал Ирод. Но на другой день привел доктора. — Ну что у тебя болит? — спросил Вилльмес; когда я молча показал ему ногу, он воскликнул: —' Ну, как же это ты так запустил! Давно бы надо сказать,— и, обернувшись к Соколову, сказал с беззвучным старческим сме хом, — цынга, цынга, настоящая цынга ! Ирод улыбнулся. — Ну, а десны, как?—снова обратился ко мне доктор,—открой рот! Ну так, так, кровоточат... а еще что чувствуешь? Я сказал о лихорадке. — Пришлем лекарство,—закончил он, уходя. Начиная со следующего дня мне стали давать лошадиные .порции полуторахлористого железа три раза в день, дали поло сканье из дубовой корки и хинину. Хину приходилось прини мать самым курьезным образом. Соколов, очевидно, считал немыс лимым давать порошек в пакетике, считая бумагу чемто законо прсступным; поэтому в первый же раз он велел унтеру, принес шему порошок, высыпать хину на переплет библии, и сказал, указывая ключей: «Нужно слизнуть!» (sic). Раза два я пробовал слизывать, но не вытерпел и сказал доктору, чтобы хину завертывали в папиросную бумагу. Соколов согласился на это с тем, чтобы я глотал в его присутствии, и каждый день приносил мне кусочек папиросной бумаги, на которую унтер высыпал хину. Я завертывал и глотал под непо средственным наблюдением «недреманного ока», как я иногда мысленно называл Соколова. Первое время, несмотря на лекарство, болезнь моя все про грессировала. Пароксизмы лихорадки мучили меня ежедневно