Старый Петербург. Петропавловская крепость

— 119 — ныо заноры в мире. Я забывал, где я, что со мной. Действитель ность покрывалась дымкой, а создания мечты становились так живы, так реальны, что порой, выходя из состоянии экстаза, я боялся даже — не начато ли это психического расстройства?» Так можно было поступать ночью — а днем лучшим спасе нием было, если 197) «както • бессознательно складывалась при вычка переводить душевное волнение в механическую работу мускулов, и я думаю, что этому я более всего обязан, что не сошел совершенно с ума, хотя в Алексеевском равелине и был близок к этому несчастию. Говорю «совершенно», потому что «немножко» то — был... Эта ходьба, иногда часов по 10 вдень, давала мне здоровое физическое упражнение, утомляла меня, спо собствовала хорошему сну. Если я думал более или менее спо койно и о чемнибудь, если и не радостном, то по крайней мере не вызывающем раздражения, то я ходил ровным, мерным шагом; по мере же моего возбуждения, изменялся и темп походки, нахо дившейся в таком соответствии с ходом мыслей и настроения, что впоследствии мои соседи определяли его по моей походке. В те минуты, когда меня охватывали злоба, бешенство и тому подобные мало похвальные чувства, я метался, как дикий зверь, и через час, полтора доходил до такого состояния, что, задыхаясь, еле держась на ногах, с кружащейся головой, я бросался совер шенно очумелый на кровать и долго лежал, тяжело дыша, с закры тыми глазами, обессиленный до того, что иногда не сразу мог протянуть руку к стоявшей на столе кружке с водой, хоть и томила жажда». Но были, и даже очень часто, другие настроения 198): «Если б мне пришлось тогда умирать, то легко бы мне было. Всякое вол нение, отчаяние, надежда, все те разнохарактерные сильные чувства, которые до сих пор были во мне, замерли, уступив место спокойному примирению с судьбой, полному равнодушию к жизни и смерти; был я тогда в какомю полудремотном состоянии, мысль работала вяло, сознание окружающего притупилось, воспо минания о прошлом, которые теперь словно подернулись • дымкой какойто, не возбуждали больше ни острой боли, ни сожаления, ни отчаяния, и в эти минуты я припоминал слова Будды: «Лучше стоять, чем ходить, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, а лучше всего — Вечный покой». Этот вечный покой стал теперь для меня не отвлеченным метафизическим понятием, а вещью реальною, осязательною, которую теперь только понял мой ум и почувствовало мое сердце. Нирвана стала меня тянуть к себе, стала казаться высоким блаженством и, лежа в полусознательном состо янии, слушая, словно сквозь сон, какуюто berceuse, которую мне ктото напевал на ухо, я думал, что хорошо было бы заснуть под звуки этого голоса и больше уже никогда не просыпаться».