Старый Петербург. Петропавловская крепость

— Ill — зать, что я не позволю обращаться с собою таким образом—но что будет дальше? была вторая мысль. Меня изобьют, свяжут, поса дят в карцер, т. е., я добьюсь только новых и горших оскор блений». Таков был первый момент в жизни заключенного. Обращение на ты очень часто принимало другую редакцию, а именно 183 ): «Так как ты Лишен всех прав, — отчеканивая каждое слово, гово рит смотритель,—то буду говорить на «ты». Если будешь хо ошо вести себя, то здесь получишь все: книги, работу, беседу со свя щенником (!). Вот инструкция, можешь ее прочесть». сНе веб, конечно, одинаково относились к таким заявлениям, надеясь избе жать или по возможности избегать разговоров с ним. Но неко торые заявляли смотрителю сейчас же, что и они будут отвечать ему в той же форме, что, разумеется, влекло за собой не только неприятности, но и самые мелочные придирки и преследования». Второй момент в жизни заключенного Поливанов передает в следующем картинном описашш 186): «Надо раздеться»,—обра тился Домашнев ко мне. Меня обступили вошедшие вслед за нами присяжные и жан дармы, и при помощи дюжины умелых рук через две минуты я остался в чем мать родила. Один взял мою шляпу и передал ее другому, тот третьему, и в один миг она исчезла из камеры. В то же время, один тащил с меня пальто за левый рукав, другой—за правый, третий стал на одно колено и снимал с меня штиблеты. Я поразился быстротой и отчетливостью, с какой все это делалось; не было ни суетни, ни толкотни, ни излишней поспешности, а дело так и кипело. Видно было, что это дело им очень знакомо, и в нем выработались свои определенные приемы. Когда я был совершенно раздет, то две пары дюжих рук легли ко мне на плечи, и я опустился на стул, неведомо откуда появив шийся. Тут началась последняя и, вместе с тем, самая тяжелая, самая унизительная часть обыска. Один стал перебирать мои во лосы гребенкой и пальцами, другой искал, не запрятано ли что нибудь между пальцами ног, третий полез мне в ухо, а двое, держа меня за руки, шарили под мышками. Искали словом везде, где только можно было предположить какуюлибо контрабанду. Я никогда бы не поверил, что служебное рвение может прости раться так далеко... При первом прикосновении жандармских лап, у меня потемнело в глазах," и я видел только рой какихто блестящих точек, прыгающих по всем направлениям. Да, встряска была порядочная!». Момент третий ш)—«После обеда, когда я спал крепким сном, меня разбудил присланный: «Вам надо постричься»,—сказал он весьма вежливым тоном. Я изумился. «Что это значит? Ведь я никому не говорил, что хочу стричься. Неужели здесь завели

•