Новый ЛЕФ. № 5. 1928

„...Даже места, в которых еще не было неприятеля, представляли нам не мало препятствий. Общее и добровольное ополчение поселян прегра­ ждало нам путь. В каждом селении ворота были заперты; при них стояли стар и млад с вилами, кольями, топорами, и некоторые из них с огнестрель­ ным оружием. К каждому селению один из нас принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы — русские, что мы пришли к ним на помощь, на защиту православных церквей. Часто ответом нам был выстрел или пущенный с размаха топор, от ударов которого судьба спасла нас“. Д альш е сноска: „За два дня до моего прихода в село Егорьевское крестьяне ближней волости истребили команду Тептярского казачьего полка, состоявшую из шестидесяти казаков. Они приняли казаков сих за неприятеля от нечистого произношения ими русского языка. Сии же самые крестьяне напали на отставшую мою телегу, на коей лежал чемодан и больной гусар Пучков. Пучкова оставили замертво на дороге, телегу разрубили топорами, но из вещей ничего не взяли, а разорвали их в куски и разбросали по полю“. (Денис Давыдов 6 p . cit., стр. 4 2 ) Толстой об этих бунтах и недовольствиях знал , и поэтому у у него есть сл ед вытесненного материала: это попытка бунта, л и ­ квидированного Николаем Ростовым. Смягчены у Льва Николаевича Толстого и несчастия отступаю­ щей французской армии, причем сострадание и великодушие рус­ ского народа взяты не из источника: например, выходу капитана и барабанщика Винцена соответствует следующ ее место у Ильи Радожицкого . »Мы заговорили о Наполеоне. Едва имя это коснулось его слуха, как тысячи проклятий—Seierverdaunt und verflucht in Ewigkeit!—стали изливаться из уст несчастного страдальца на виновника всех бедствий. Вскоре за ним явился другой, настоящий француз, в шинельке и в кивере, подпираясь ко­ стылем; он был ранен в ногу. Этот казался бодрее, хотя также весьма из­ нурен и слаб. Первое слово его было: Messieurs, du pain! — Тогда длинный немец перестал бранить Наполеона и, видно, от ненависти к французам, уступил свое место пришедшему, а сам, поблагодаривши нас, пошел искать иного пристанища. Француз говорил немного и жаловался только на холод. Мы уже отпивали чай, дали ему сухарь не размоченный, но он не в со­ стоянии был грызть его. Видя тщетные усилия француза над русским су­ харем, я спросил его: стал бы он есть лошадиное мясо? „Почему не так? В нужде нет закона!*— сказал он. Указавши ему на близлежавшую лошадь, я предложил, что он может тут же удовлетворить свой аппетит. „Если б только у меня было чем отрезать часть“, — говорил он. Ему подали топор, и я хотел видеть операцию. Француз с топором поплелся к лошади и, пав на нее коленами, стал тюкать, сколько в нем было силы; но мороз окаме- нил ее. Видя невозможность добыть себе мяса, бедняк возвратился к огню и, положив топор, сказал весьма равнодушно: „Que faire! 11 faut mourir!1' Он тут же лег. Последние слова его сделали во мне сильное впечатление. Как в столь жестокой крайности иметь такую твердость духа и с таким равно­ душием ожидать смерти! Притом без малейшего вопля и стенания, без ма­ лейшей жалобы на виновника своих бедствий! Тронутый его положением до глубины сердца, я давал ему сухарей, какие у меня еще оставались, но француз не принимал их, говоря, что не в состоянии пользоваться моим благодеянием... Я скрылся в палатку под тулуп, оговь угас — сильный мо­ роз заставил меня в собственной теплоте своей погрузиться в бесчувствен­ ность сурка, оставив француза в его бедственной участи“. (Стр. 264.)