Лекции по эстетике. Книга третья

МУЗЫКА 155 тому, что может зазвучать для самого себя, радующийся своему собственному размаху. Поэтому, если говорят, например, что партии певцов у Россини легки для исполнения, то это справедли во лишь отчасти. Они в такой же степени трудны, так как Россини нередко предоставляет функцию певцов собственному их музы кальному гению. Если же исполнение действительно гениально, то художественное произведение при таком исполнении получает особую прелесть. А именно, перед нами не только художественное произведение, но подлинное художественное творчество. В такой подлинно живой деятельности забывается все внешне обусловли вающее, место, обстоятельства, порядок богослужения, содержание и смысл драматического положения, текст более не нужен, вообще остается только общий топ чувства, в стихии которого сосредо точенная в себе душа артиста отдается своим излияниям, доказы вая свою творческую гениальность, задушевность своего чувства, мастерство исполнения; мало того, — когда исполнение одухо творенное, когда оно находчиво и изысканно, мелодия даже может допускать паузы, вызванные шуткой, капризом, мастерством, подчиняясь произволу и внушениям минуты. 7) В-третъих, такая живость еще более удивительна, когда органом исполнения служит не человеческий голос, а какой-ни будь другой инструмент. А именно, инструменты по своему звуку более чужды выразительности души, вообще оказываются чем-то внешним, мертвым предметом, между тем музыка есть внутреннее движение и деятельность. Если же внешний характер инструмента безусловно отпадает и внутренняя музыка целиком захватывает внешнюю реальность, то при такой виртуозности исполнения чуждый инструмент кажется вполне развитым собственным ор ганом души артиста. Я вспоминаю, например, одного виртуоза- гитариста из времени моей юности; он сочинил большие пьесы военного цикла для этого скудного инструмента, не обнаружив этим особого вкуса. Кажется, по профессии он был ткачом, когда с ним говорили, он казался тихим, мало культурным человеком. Когда же он начинал играть, забывалось все безвкусие произве дения, как он забывал самого себя и добивался замечательного впечатления, так как в свой инструмент он вкладывал всю свою душу, которая словно не знала более возвышенного исполнения, как излиться в этих звуках. Достигая своего апогея, такая виртуозность не только доказы вает, что артист удивительно владеет внешней стороной исполне ния, по обнаруживает и внутреннюю творческую свободу, причем она, точно шутя, превозмогает трудности, кажущиеся непре одолимыми, поражает своей затейливостью, шутит с прихотли вой неожиданностью, то останавливаясь, то бурно вторгаясь, и своеобразием своей находчивости делает приемлемым даже при чудливое. Скудному уму недоступны оригинальные фокусы, у гениальных же артистов они доказывают необыкновенное мастер--