Курс эстетики, или Наука изящного. Первая часть

КУРСЪ ЭСТЕТИКИ,

ИЛИ

НАУКА ИЗЯЩНАГО.

иичиНЕНІЕ

В. Ф. ГЕГЕЛЯ.

ч

ПЕРЕВЕЛЪ

Насилій Модестое''

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.'

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

продается у издателя сапктпетербургскагэ книгопродавца насилья П олякова , въ гостиномъ дворѣ, по суконной линіи, подъ 17.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ, съ темъ , чтобы ло напечатаніи представлено было въ Ценсурнып Ко митетъ узаконенное число экземпляровъ, С. Петербургъ, 16-го Октября 1846 года. Ц ен соръ А. Никитенко»

ВЪ ТИПОГРАФІИ КОНСТАНТИНА ЖЕРНАКОВА 1847.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Изъ всѣхъ наукъ, составляющихъ область философіи , выс шій и самый живой интересъ долженъ принадлежать той наукѣ, которая занимается изящнымъ и изучаетъ его прояв ленія въ искусствѣ. Не смотря на то, у насъ эта наука менѣе всѣхъ обработа на. Даже ея имя едва извѣстно во Франціи. Разсужденія аббата Баттё и Андре, опытъ Монтескю о вкусѣ, сочиненіе Бурке, нѣсколько листовъ Дидерота и дру гихъ философовъ ХУІІІ вѣка, далеко не соотвѣтствуютъ идеѣ, которую мы должны имѣть въ настоящее время объ искусствѣ, и наукѣ, желающей опредѣлить его начала и его закопы. Шотландская философія также произвела нѣсколько психо логическихъ анализовъ тоц способности духа, которою мы распознаемъ и чувствуемъ изящное въ природѣ п въ пролз-

II

веденіяхъ воображенія * Эклектизмъ воскресилъ теоріи Пла тона, Плотина, св. Августина и Канта, объясненныя и раз витыя самою строгою критикою; но, вообще, до сихъ поръ- эстетика занимала незначительное мѣсто въ этихъ изслѣ дованіяхъ. Если къ такимъ трудамъ присоединить общія разсужде нія объ искусствѣ и его назначеніи, о его настоящемъ со стояніи и будущемъ его отношеніи къ религіи, политикѣ и нравамъ, — и множество другихъ замѣчаній, разсѣянныхъ въ различныхъ сочиненіяхъ, или погибшихъ въ періодическихъ листкахъ, — конечно это составитъ почти все, чѣмъ облада етъ наша литература по сему предмету. Исторія'искусствъ сдѣлала у насъ значительные успѣхи, особенно съ половины столѣтія. Мы ревностно занимались археологіей, критикой, изслѣдованіями, съ цѣлію указать или возстановить памятники и геніальныя произведенія раз личныхъ народовъ древняго вѣка, средняго и новѣйшихъ временъ. Но все это для истинной исторіи не болѣе, какъ матеріа лы. Въ какія главныя Формы облекалось искусство, со вре мени своего рожденія до нашихъ временъ? Какія идеи выра жаются въ этихъ Формахъ? По какимъ законамъ онѣ сочета- вались въ теченіи вѣковъ? Безъ сомнѣнія такіе вопросы для насъ не новы. Мы знакомы съ ними посредствомъ философіи исторіи; но у насъ нѣтъ ни одного сочиненія, въ которомъ бы попытались серьезно разрѣшить ихъ. И съ этой стороны, наша литература наводнена отдѣльными обозрѣніями, разсу жденіями и опытами. Подъ вдохновеніемъ иностранныхъ те орій написаны блестящія страницы, но нигдѣ не видимъ глубокой и полной системы. Теорія частныхъ искусствъ успѣла столько же, сколько все общая и эстетика Философская исторія искусства. Въ вѣкѣ

Ill подобномъ нашему, вѣкѣ изслѣдованія и критики, каждый артистъ, кромѣ техническихъ процессовъ, знаетъ еще, такъ называемую теорію; если захотите испытать силу и глубо кость такого знанія, достаточно одного вопроса: какимъ обра зомъ частныя правила связываются съ общими и вытекаютъ изъ нихъ? Заставьте произнесть сужденіе о самыхъ нача лахъ, полюбопытствуйте — что составляетъ собственную при роду, цѣль, роль искусства, о которомъ идетъ дѣло, его от ношеніе къ другимъ искусствамъ, его натуральное и науко образное мѣсто въ классификаціи, тогда — или объявятъ эти вопросы пустыми и не разрѣшимыми, или просто услышите одни термины и невѣрныя опредѣленія, общія мѣста, раздѣ ленія произвольныя и истертыя ; а между тѣмъ — на этой только почвѣ и должна быть поставлена истинная теорія ис кусствъ. Въ Германіи, сими проблеммами занимались первостепен ные умы, артисты, поэты и философы . П лодомъ ихъ изы сканій и размышленій явились сочиненія , заслуживающія быть извѣстными и во Франціи и переведенными на нашъ языкъ. Мой выборъ остановился на эстетическихъ лекціяхъ Геге ля. Этотъ курсъ, читанный въ Берлинскомъ Университетѣ въ 1820— 21, 1823, 1826,1828 — 29 годахъ, и изданный Гото, другомъ и ученикомъ автора, выполнилъ планъ, который мы выше начертали. Курсъ содержитъ 1.) общую теорію ис кусства; 2) исторію формъ, въ которыя оно облекалось у различныхъ народовъ, отъ ихъ колыбели до позднѣй шихъ временъ; 5) классификацію и систему частныхъ искусствъ. Сочиненіе, представляемое теперь публикѣ, со держитъ первую и вторую части. Я не буду говорить о достоинствѣ сего сочиненія и важ ности идей, въ немъ заключающихся. Если бы даже пе поня ли всѣхъ началъ, которыя здѣсь изложены, н тогда нельзя

IY

не удивляться могуществу ума, который привелъ въ поря докъ и связалъ всѣ части этого обширнаго зданія. Не опасаясь упрека въ ложномъ энтузіазмѣ , увлекшемъ меня до преувеличенія, скажу: ни одинъ философъ нс раз вилъ идеи искусства такъ глубоко и такъ обширно; ни одинъ нс опредѣлилъ ' и пе охарактеризовалъ главныхъ эпохъ его исторія съ такою точностію; нп одинъ наконецъ, не пред ставилъ классификаціи и теоріи искусствъ, болѣе удовлетво ряющей философскому направленію нашего вѣка. Впрочемъ, устраняя систему, въ этой книгѣ найдутъ мно жество оригинальныхъ взглядовъ, новыхъ замѣтокъ, точную оцѣнку, судъ высшаго соображенія. Наконецъ, такой отзывъ составленъ о человѣкѣ геніи, ко торый основалъ послѣднюю философскую школу въ Германіи, и знаменитое имя котораго во всей Европѣ начинаютъ про износить наряду съ именами: Платона, Аристотеля и Кан та. II этого уже довольно, чтобъ сочиненіе предстало предъ глаза Французской публики. Изъ многихъ твореній Гегеля нп одно еще не переведено па нашъ языкъ. Темнота Формулъ Гегелевой философіи обра тилась въ пословицу, даже въ Германіи. Стпль его, своими совершенствами п своими недостатками, можетъ уничтожить самаго искуснаго и самаго упорнаго переводчика. Полный силы и оригинальности, всегда возвышенный и благородный, этотъ стиль сжатъ до отнятія всякой надежды разгадать erq, неприступенъ по отвлеченнымъ терминамъ, которые пе заимствованы, какъ дѣлалъ Кантъ, большею частію въ схо ластическомъ словарѣ, но взяты изъ (азбуки) элементовъ и составлены по духу одного только иѣімецкаго языка; съ тѣмъ вмѣстѣ — онъ тяжелъ, запутанъ, обремененъ метафорически ми выраженіями, изъ которыхъ многія приближаются къ вульгарному языку и даже иногда тривіальны. Увѣренный , что точный и буквальный переводъ былъ бы варварскимъ.

V непонятнымъ, я въ своемъ трудѣ принялъ слѣдующую си стему: Полагаю, достаточенъ будетъ анализъ введенія и первыхъ главъ, содержащихъ самую отвлеченную часть сочиненія. Въ этомъ анализѣ я старался представить, со всею точ ностію, всѣ главныя идеи въ томъ порядкѣ, въ какомъ онѣ изображены у автора. Я рѣшился выпустить неважныя по дробности, повторенія, нѣкоторыя отступленія, замѣчанія и цитаты не интересныя для читателей Французовъ. Сколько возможно, я употреблялъ подлинныя выраженія автора, пли замѣнялъ ихъ терминами, почти равносильными изъ нашего Философскаго явыка. Думаю, такое изложеніе, освобожденное отъ всѣхъ посто роннихъ матерій, которыя замедляютъ ходъ его, сдѣлавшись легче и чище, будетъ отъ того яснѣе, а слѣдовательно и у добнѣе для понятія идей германскаго философя и уразумѣнія ихъ связи. Я употребилъ почти тотъ же методъ и въ слѣдующихъ главахъ. Но какъ, по мѣрѣ развитія основнаго начала науки, изысканія дѣлаются менѣе отвлеченными и Формулы менѣе сложными, то для меня легча было переводить, и я дѣйстви тельно болѣе переводилъ. Но если цѣль, избранная мною- давала мнѣ право сокращать и выбирать, не опуская ничего существеннаго, то я отсѣкалъ все, что казалось мнѣ лишнимъ пли не столь важнымъ. Далѣе, что касается дикціи и стиля, то, проникнувши мысль автора, я почиталъ возможнымъ упо треблять полную свободу, болѣе всего помня правило: сообра зоваться съ законами нашего языка. Впрочемъ мнѣ легче из винятъ эту свободу, когда узнаютъ, что многія сочиненія Ге геля выданы послѣ его смерти, по замѣчаніямъ и непол нымъ манускриптамъ, даже съ помощію редакціи его учени ковъ. Судьба курса эстетики была таже самая.

VI

Желалъ * бы я, въ началѣ этой книги, помѣстить краткую исторію Эстетики, и въ особенности разборъ главныхъ сочи неній о философіи искусства, которыми обладаетъ Германія; но принужденный оставить сей трудъ, издамъ его отдѣльно.

Нанси 1-го Іюля 1840 года. К. Бенаръ.

ВВЕДЕНІЕ.

I.

Предметъ Эстетики — обширная область изящнаго ; и, говоря языкомъ болъе приличнымъ этой наукъ — Эс тетика есть философія искусства или изящныхъ ис кусствъ. Не произвольно ли это опредѣленіе, когда 3 ограни" чиваясь только изящнымъ въ искусствъ, оно не даетъ мъста изящному въ природъ и пзключаетъ его изъ науки изящнаго? Оно не будетъ произвольно, если за мѣтимъ, что красота — твореніе искусства, выше кра соты въ природъ; потому что раждается отъ духа, ко торый вдвойнъ отецъ ея. Еще болъе — когда справед ливо, что духъ есть истинное бытіе, обнимающее все въ себъ ’ самомъ, то должно сказать, и изящное будетъ истинно изящнымъ тогда, когда въ немъ виденъ духъ, когда оно сотворено имъ. Въ этомъ смыслъ, красота въ природъ является какъ отблескъ красоты духа, какъ неполная красота, заключающаяся, по своей сущности., въ красотъ духа. Впрочемъ, никому еще не приходил 0 въ голову развить сторону изящнаго въ предметахъ природы, составить изъ того науку и систематически изложить красоты этого рода. З дѣсь мы чувствуемъ се бя на почвъ слишкомъ шаткой, въ полъ пространномъ и неопредѣленномъ; При недостаткѣ критеріума, по I

2 добная классификація была бы для насъ не интерес на. Т ѣмъ не менѣе, отношеніе изящнаго природы къ изящному въ искусствъ, составляетъ часть науки и найдетъ себѣ въ ней мѣсто. Едва сдѣланъ первый шагъ — и вотъ новыя затруд- . ненія. Во первыхъ — стоитъ ли (wurdig) искусство бытъ разсматриваемымъ по понятію науки? Правда, оно украшаетъ наше существованіе, очаровываетъ часы отдохновенія, — но, кажется, чуждо серьезной цѣли жизни. Есть ли оно что нибудь другое, а не одно только успокоеніе отъ трудовъ? Сравнивая его съ существен ными потребностями пашей природы, ве льзя ли смо трѣть на него какъ на роскошь, способную только смяг чать сердца, постояннымъ уваженіемъ къ красотѣ, п рас полагать ихъ къ истиннымъ интересамъ дѣйствитель ной жизни? Въ этомъ отношеніи, часто вмѣняли себѣ въ обязан ность, отстаивать искусство всѣми силами, указывая, что эта роскошь духа съ практической и моральной точ ки зрѣнія, представляла больше выгодъ, нежели несо образностей. Даже искусству придали серьезную и моральную цѣль. Здѣлали изъ него какого-то посредника между разсудкомъ и чувствительностію, между склонностями и долгомъ, — поставляя назначеніемъ его, примирять эле менты, борющіеся въ душѣ. Ио, можно утверждать во первыхъ, что разумъ и долгъ ничего не выиграютъ въ этой попыткѣ на при миреніе; чисто простые по своей природѣ и не способ ные ни къ какому взаимному смѣшенію, они не могутъ подать руку на такое примиреніе, и вездѣ требуютъ такой же чистоты, какую заключаютъ сами въ себѣ. Во вторыхъ, — искусство не получаетъ отъ того боль шаго права быть предметомъ науки: потому что^ съ

3 двухъ сторонъ, оно всегда въ подчиненіи; будетъ ли оно пустою забавою, или орудіемъ, направленнымъ къ болъе благородной цъли; — тъмъ не менъе, оно рабъ. Вмѣсто того, чтобы имѣть цъль въ самомъ себъ, оно только средство. Кромъ того, разсматривая это средство въ его Фор мъ, если дадимъ ему и серьезную цѣль , оно явится даже съ невыгодной стороны; — оно дъйствуетъ оболь щеніемъ; въ самомъ дълъ, изящное живетъ только въ чувственной наружности; но цѣль не должна быть до стигаема ложью. Средство должно быть достойно цъли. Не наружность, не обольщеніе, но истина должна про являть истину. Итакъ, всъ эти отношенія заставляютъ полагать, что изящныя искусства не достойны быть предметомъ науки. Во вторыхъ, можно вообразить, что искусство до ставляетъ развъ только матерію философскимъ размы шленіямъ, но само, по свой натуръ, не выдержитъ стро гихъ притязаній науки. Въ самомъ дѣлъ, оно говоритъ воображенію, чувствительности, но не разуму. Въ ис кусствъ нравится намъ ни больше, ни меньше — ха рактеръ свободы, проявляющійся въ его твореніяхъ. Мы любимъ сбрасывать иногда иго законовъ и правилъ, оставлять темное царство отвлеченныхъ идей и пересе ляться въ страну болъе свътлую, въ которой все сво боднѣе и богача самой природы; оно не только распо лагаетъ всѣми ея Формами, но является неистощимымъ въ произведеніяхъ ему свойственныхъ. Итакъ, наука, напрасно, кажется, будетъ трудиться, если захочетъ разлагать и совокуплять въ своихъ Формулахъ это без конечное множество столь разнообразныхъ представ леній. При томъ, необходимая Форма науки, — отвлеченіе. Слѣд. если искусство одушевляетъ и животворитъ идеи, ¥

4 то наука отнимаетъ у нихъ жизнь и погружаетъ ихъ въ мракъ отвлеченностей. Наконецъ, наука занимается только необходимымъ. А устраняя изящное въ природъ, она въ то же вре мя отвергаетъ необходимое. Міръ природы есть міръ правильности и необходимости; а міръ духа — и особен но воображенія, напротивъ, есть царство произвола и неправильности. Слъдов. искусство ускользнетъ отъ науки и ея началъ. Авторъ, не простираясь далъе, считаетъ обязаннос тію отвъчать на эти возраженія и разсъять предразсуд ки, служащіе имъ основаніемъ. И во первыхъ, стбитъ ли искусство быть предметомъ науки? Нътъ сомнънія, если смотръть на искусство не больше, какъ на забаву, украшеніе, или простое сред ство наслажденія — оно не останется независимымъ, свободнымъ; такое искусство — рабъ. Но мы хотимъ изучать искусство, свободное въ своей цъли и своихъ средствахъ. Пусть употребятъ его на другую цъль, ему не свойственную, — это у него общее съ наукою; на ука также ’ служитъ чужимъ интересамъ; но она само стоятельна только тогда, когда, освободясь отъ всякаго чуждаго вліянія, возвысится къ истинъ, которая одна составляетъ дъйствителыіый предметъ, и одна можетъ вполнъ удовлетворить ее. Тоже бываетъ съ искусствомъ; свободное, независи мое, — оно въ истинномъ смыслъ искусство; каковымъ бываетъ, разръшая задачу своего высокаго назначенія. Имянно, въ произведеніяхъ искусства народы положили сокровенныя свои мысли и богатъйшія свои созерцанія; даже, часто, изящныя искусства служатъ единственнымъ ключемъ, отверзающимъ секреты ихъ мудрости и тайны нхъ религіи.

5 Упрекъ въ недостоинствѣ, падающій на искусство за то, что оно производитъ эффектъ наружностію и оболь щеніемъ, основателенъ, если наружность примемъ чѣмъ - то, чего не должно быть. Но наружность необходима для основанія, которое она проявляетъ и столько же суще ственна, сколько самое основаніе. Не было бы истины, еслибы она не являлась; или лучше, если бы не видима была самой себѣ, равно какъ и духу вообще. Потому — не паііаружность или проявленіе должнападать укоризна, а на образъ представленія, употребляемый искусствомъ. Но если изчислить количество обольстительныхъ наруж ностей, то оно будетъ равно количеству Феноменовъ при роды и дѣйствій человѣческой жизни, которыя прини маютъ, однако, представителями истинной дѣйствитель- пости;|потому что истинную дѣйствительность, субстан цію и сущность вещей природы и духа, начало прояв ляющееся во времени и пространствѣ всѣми сими дѣй ствительными бытіями, но сохраняющее въ самомъ себѣ отрѣшенное бытіе — надобно искать выше всѣхъ пред метовъ, непосредственно постигаемыхъ чувствомъ и со знаніемъ. А дѣйствіе и развитіе этой всеобщей силы и есть точно предметъ представленій искусства. Безъ со мнѣнія, она является также въ мірѣ дѣііствительномъ, но смѣшенная съ хаосомъ частныхъ интересовъ и преходящихъ обстоятельствъ, смѣшенная съ произволомъ страстей и воли недѣлимыхъ. Искусство снимаетъ съ истины об манчивыя и лживыя Формы этого несовершеннаго и гру баго міра и облекаетъ ее въ одежду болѣе возвышенную и болѣе чистую, созданную самимъ духомъ. Слѣдователь но, Формы, ни мало не будучи простыми наружностями, чисто обманчивыми, заключаютъ въ себѣ болѣе дѣйстви тельности и истины, нежели Феноменальныя существа дѣйствительнаго міра. Міръ искусства справедливѣе міра природы и исторіи.

6 Представленія искусства имѣютъ еще ту выгоду надъ Феноменами дѣйствительнаго міра и частными событіями исторіи, что они выразительнѣе, прозрачнѣе. Умъ труд нѣе проглядываетъ сквозь грубую кору природы и обще ственной жизни, нежели сквозь произведенія искус ства. Если мы даемъ искусству столь высокую степень, то не забудемъ,что оно, ни по содержанію, ни по Формѣ, не есть самое высшее проявленіе, крайнее и отрѣшенное вы раженіе, которымъ истина открывается духу. Уже одно то, что искусство обязано облекать свои понятія въ чув ственную Форму, даетъ знать, что кругъ его ограниченъ, что оно можетъ достигать одного только степени истины. Безъ сомнѣнія, судьба истины • — являться подъ ощути мою Формою и открывать себя въ образѣ равномъ себѣ: потому она доставляетъ искусству свой чистѣйшій тппъ + каково наир, представленіе греческихъ божествъ. По есть еще болѣе глубокій способъ понимать истину: имян но, когда она не имѣетъ уже связи съ чувственнымъ, и такъ превосходитъ его, что послѣднее не можетъ ни об нять ее, ни выразить. Такъ христіанство понимало исти ну, и по этому-то новѣйшій духъ возвысился выше той опредѣленной точки, гдѣ искусство ставитъ свой крайній способъ представлять отрѣшенное. У насъ, мысль пре ступила за предѣлы изящныхъ искусствъ. Въ пашвхъ сужденіяхъ и дѣйствіяхъ, мы управляемся отвлеченными началами и всеобщими правилами. Самъ артистъ не мо жетъ уклониться отъ этого вліянія, управляющаго его вдохновеніями. Онъ не можетъ отвлечь себя отъ міра, въ которомъ живетъ, и создать себѣ пустыню, которая по зволяла бы ему воскресить искусство въ первоначальной его наивности. Въ такихъ обстоятельствахъ, искусство, по своему вы сокому назначенію, есть что-то прошедшее; оно потеря-

7 ло для насъ свою истину и жизнь; мы разсматриваемъ его слишкомъ созерцательно; отъ того оно и не можетъ въ нашихъ нравахъ занять высокаго мѣста, которое нѣког да занимало. Мы разбираемъ наши наслажденія и наши впечатлѣнія; въ твореніяхъ искусства все здѣлалось для насъ предметомъ критики или предметомъ наблюденій. Наука искусства, въ такую эпоху, гораздо нужнѣе, неже ли въ тѣ времена, когда оно, само по себѣ, вполнѣ удовле творяло умамъ. Нынѣ, искусство, кажется, приглашаетъ философію заниматься имъ не съ тѣмъ, чтобы она возве ла его къ его цѣли, но чтобы изучила его законы и про- никнула его природу. Чтобы узнать, въ силахъ ли мы отвѣчать на это при званіе, должно разобрать мнѣніе, по которому искусство можетъ служить предметомъ философскихъ размышленій, но не быть предметомъ правильной науки и системати ческой теоріи. Здѣсь встрѣчаемъ предразсудокъ, который не даетъ ученаго характера философскимъ изслѣдова ніямъ. Довольно указать, что философія и наука — два термина нераздѣльные; потому что, свойство философ ской мысли есть разсматривать вещи не-съ внѣшней и поверхностной стороны, ио въ ихъ существенномъ и не обходимомъ характерѣ. Гораздо серьезнѣе возраженіе : изящныя искусства ускользаютъ отъ науки, какъ свободныя созданія вооб раженія и притомъ говорящія только чувству; потому что, прекрасное въ искусствѣ, является въ Формѣ, прямо про тивоположной мысли, которая обязана разрушитъ Фор му, если хочетъ подвергнуть ее своимъ анализамъ. Сюда относится еще мнѣніе, будтобы ученая мысль, трудясь надъ произведеніями природы и духа, обезображиваетъ ихъ и отнимаетъ у нихъ дѣйствительность и жизнь. Этотъ вопросъ слишкомъ важенъ и не можетъ быть разсматриваемъ здѣсь основательно. По крайней мѣрѣ до ­

— 8 пустятъ, что духъ имѣетъ способность разсматривать самь себя, употреблять предметомъ своего дѣйствованія себя и все, что выходитъ изъ его дѣятельности; потому что мыслить — есть сущность духа. А искусство и его произведенія — творенія духа, сами по себѣ , духовной природы. Въ этомъ отношеніи, оно ближе къ духу, не жели природа. Духъ, изучая искусства, имѣетъ дѣло съ самимъ собою, съ тѣмъ , что происходитъ изъ него, съ тѣмъ , что принадлежитъ ему. Итакъ, произведенія ис кусства, въ которыхъ проявляется мысль, принадлежатъ къ области духа, который, подчиняя ихъ строгому испы танію, удовлетворяетъ существенному требованію своей природы. Чрезъ то онъ усвояетъ ихъ себѣ въ другой разъ — и въ семъ то смыслѣ, они истинно принадлежатъ ему. Искусство, совсѣмъ не будучи самою высшею Фор мою мысли, находитъ свое истинное утвержденіе въ наукѣ. Еще менѣе должно жаловаться, будто искусство не хочетъ олицетворяться философскимъ образомъ; потому что зависитъ только отъ ‘ каприза и не подчиняется ни какому закону. Если справедливо, что цѣль его — откры вать человѣческому сознанію высшіе интересы духа, то ясно, основаніе или содержаніе его представленій, не предоставляется Фантазіямъ воображенія страннаго и не правильнаго; оно строго ограничено идеями занимаю щими нашъ умъ и законами ихъ развитія, какъ бы, впрочемъ, пи было неистощимо разнообразіе Формъ, подъ которыми онѣ производятся. Даже самыя Формы не произвольны; по тому, что не всякая Форма способна вы разить всякую идею. Форма опредѣляется основаніемъ, съ которымъ обязана согласоваться. Доказавши возможность философіи искусства, авторъ спрашиваетъ себя: какому методу слѣдовать въ этой наукѣ?

9 Есть два метода, взаимно исключающіе себя и другъ другу противоположные; Одинъ, эмпирическій и истори ческій, идетъ изученіемъ и анализомъ произведеній ис кусства, классиФируя ихъ хронологическимъ порядкомъ. Другой, совершенно раціональный, непосредственно восходитъ къ общей идеѣ изящнаго, не пресл ѣдуя его въ Формахъ и его развитіи. Онъ старается основать от влеченную философію изящнаго. Первый методъ, кромъ спеціальныхъ свЪдепій о всъхъ произведеніяхъ искусства у древнихъ и новѣйшихъ на родовъ, объ ихъ правахъ и учрежденіяхъ, требуетъ боль шой тонкости сужденія и очень живаго воображенія- чтобы представить и сравнить столь различные предме ты раздѣленные временами и пространствами. Но въ этомъ пріемъ олицетворенія искусства, повиди мому, совершеннно историческомъ, замѣчаютъ нѣкоторые общіе пункты, необходимые для ума, если хотятъ по нять сужденія произносимыя сими авторами и оцѣнку, налагаемую ими на различныя произведенія, подлежа щія ихъ изслѣдованію. Какъ во всѣхъ наукахъ, начинаю щихъ эмпирически, эти общія понятія, соединенныя и приведенныя въ порядокъ, составляютъ начала критики, и даже разсматриваемыя внѣшнимъ образомъ — теоріи ис кусствъ. — Піитика Аристотеля, ars poetica Горація, сочиненіе Лонгина о высокомъ, могутъ дать идею о та кихъ сужденіяхъ. ' Не отвергая, что сіи теоріи содержатъ много назида тельнаго въ подробностяхъ, можно сказать, онъ стоятъ на основаніи слишкомъ недостаточномъ. Кругъ сочине ній, откуда извлечены общія правила, слишкомъ огра ниченъ; и не смотря на то, что ихъ считаютъ самыми чистыми образцами, они всегда образуютъ только часть области искусства. Съ другой стороны, правила ограни чиваются, большею частію, пошлыми и ’ обыкновенными

10 разсужденіями, или слишкомъ общими — и потому пе мо гутъ имъть большей пользы въ практикъ. Многіе изъ этихъ трактатовъ, не имѣя въ виду поста новить правила и помочь выполненію художественныхъ произведеній, избираютъ цѣлію только образовать вкусъ и указать способъ располагать различныя части сочи ненія. Къ этому роду произведеній надобно прибавить психо логическія наблюденія надъ способностями души, чув ствованіемъ, страстями, чувствительностію и пр. Вообще, эти мнимыя теоріи таковы же, какъ и всъ на уки не имѣющія Философскаго характера. Онъ утвер ждены на основаніи неопредѣленномъ, не имѣютъ твер дыхъ началъ, превышающихъ опытъ и служащихъ ему руководствомъ. Прибавьте еще, что прекрасное, — въ на чалъ кажется чѣмъ то простымъ, а потомъ замъчаютъ, что оно имѣетъ различныя стороны. Тогда поднимается споръ и желаютъ знать, какой изъ всѣхъ элементовъ есть существенный. Изъ новѣйшихъ дефиницій, которыми старались опре дѣлить натуру изящнаго, Гегель выбираетъ, какъ образ цовую, дефиницію Гирта, одного изъ самыхъ свѣдущихъ въ знаніи искусства и дефиницію Гете. Я не буду слѣ довать за нимъ въ этомъ критическомъ разборѣ. Гпртъ полагаетъ искусство въ томъ, что называется характе ристикою, Гете въ выраженіи. Гегель легко показываетъ, что оба эти опредѣленія не указываютъ еще, что со ставляетъ природу изящнаго. Они только даютъ знать, что въ изящномъ два элемента: внутренній — выражен ный, и другой — выражающій; одинъ характеризуетъ, другой характеризуется. Этотъ старый пріемъ, представлять искусство, встрѣ тилъ въ Германіи сильную оппозицію, особенно со вре мени появленія поэзіи истинно оригинальной и живой.

11 Противъ требованія наложить правила и ограниченіе те оріей, поддерживали права генія и защищали его свободу. Вообще, усвоили обширнѣйшій способъ понятія и сужде нія. Великіе памятники новѣйшихъ временъ и средняго вѣка, памятники народовъ, чуждыхъ классической древ ности, которые въ слѣдствіе предразсудковъ, освящен ныхъ исключительными видами, заклеймены печатію варварства — были изучаемы , оцѣнялись, и разби рались съ страстью. Такимъ образомъ принуждены были признать особенную норму искусства — искусство романтическое. Тогда сдѣлалось необходимымъ проник нуть напередъ въприроду изящнаго , чтобы объяснить себѣ родъ, произходившіи изъ принятыхъ правилъ и раздѣленій. Прибавьте къ тому успѣхи мышленія (гёЯёхіоп углубленія) которое, въ философіи , разузнавало само се бя, и слѣд. равно чувствовало необходимость отыскать напередъ природу -и истинныя напала искусства. Итакъ, прежній методъ оставленъ. Историческое из ученіе, или положительное знаніе памятниковъ и произ веденій искусства одно удержалось въ общемъ уваже ніи, и тѣмъ болѣе заслуживаетъ поддержки, что взглядъ его распространился и горизонтъ увеличился. Ходъ его состоитъ въ эстетической оцѣнкѣ твореній искусства и обстоятельствъ, управляющихъ появленіемъ ихъ. ’ Сей методъ, при большей прозорливости п поддерживаемый важнымъ запасомъ историческихъ свѣденій, превосходно указываетъ все, что находится особеннаго и единствен наго въ сихъ твореніяхъ. Онъ не имѣетъ въ виду ни ка кой теоріи, между тѣмъ никакъ не можетъ обойтись безъ общихъ началъ. Во всякомъ случаѣ, онъ достав ляетъ важныя открытія и матеріалы, полезные для фи лософіи , которая не можетъ ввязываться во всѣ по дробности.

12 Таковъ первый методъ изученія искусства. Точкою его отправленія служатъ частный Факты и опытъ. Вторый, совершенно ему противоположенъ; здѣсь уже созерцательное мышленіе старается узнать изящное въ немъ самомъ и опредѣлить его идею. Этому методу, какъ извѣстно , начало положилъ Пла тонъ, поставившій цѣлію науки — познаніе предметовъ не въ томъ, что они имѣютъ особеннаго и недѣлима — го, но въ ихъ общемъ характерѣ и общей ихъ су щности. Такимъ образомъ, изящное, истинное и благое, можетъ быть постигнуто только чистою мыслію п разу момъ, который одинъ способенъ возвышаться до метафи зическаго понятія идеи вообще и до идеи изящнаго въ частности. Конечно, на Платона всегда надобно смотрѣть какъ наточку отправленія и первое руководство въ этомъ пути; но- отвлеченіе, даже въ томъ, что относится до ме тафизической идеи изящнаго, недостаточно. Оно слиш комъ пусто, потому и не удовлетворяетъ требованіямъ философіи болъе возвышенной и болѣе богатой, нежели какова философія нашихъ временъ. Въ паукъ искусства, мы также должны начать идеей изящнаго, но стараться схватить ее глубже и конкретнѣе, а не довольствоваться отвлеченнымъ Философствованіемъ, которое надобно ос тавить первымъ временамъ философіи . Истинная идея изящнаго должна обнимать двѣ край нія точки: соединить метафизическую общность и сто рону частную, опредѣленную. Тогда она будетъ по нята въ ея истинѣ; тогда избавится отъ сухихъ размы шленій и сдѣлается плодотворною. Потому что, по сво ей сущности, она должна развиться въ ряду постепен ныхъ опредѣленій, совокупность которыхъ представляетъ ее въ ея всеобщности и полнотѣ.

13 III.

Послътакпхъ предварительныхъ замѣчаніГцказалось бы, авторъ долженъ взяться непосредственно за свой пред метъ п поставить себъ первымъ вопросомъ: опредѣлить идею науки, которуюопъ рѣшился изслѣдовать. Паэтомъ одномъ условіи возможно начертить планъ и означить раздѣленія. По гдѣ взять эту идею? Принять данною — значило бы начать гипотезой, и съ перваго шага оставить фило софскій методъ, который признаетъ законнымъ только то, что признано необходимымъ. Въ началѣ всякой науки встрѣчаются два вопроса: существуетъ ли предметъ науки? Что опъ такое? Въ обыкновенныхъ паукахъ, первый вопросъ не встрѣ чаетъ никакой трудности; даже неупотребителенъ. С мѣш но — въ геометріи спрашивать: есть ли протяженіе? въ астрономіи — существуетъ ли солнце? Между тѣмъ, въ кругѣ наукъ и не философскихъ , можетъ возникнуть сомнѣніе о существованіи ихъ предмета, напр. въ опыт ной психологіи собственно. Когда эти предметы не дают ся чувствами, но мы находимъ ихъ въ себѣ какъ Факты сознанія, то можемъ спрашивать — * не просто ли они творенія нашего духа? Точнотакъ представляли изящное — не имѣющимъ дѣйствительности внѣ насъ; но чувствова ніемъ, наслажденіемъ — чѣмъ то чисто субъективнымъ. Такое сомнѣніе, такой вопросъ, возбуждаетъ самое высокое требованіе нашего ума, истинно ученое требо ваніе, по которому предметъ можно представить намъ не иначе, какъ доказавши его необходимость. Это доказательство, развитое систематически, вдругъ удовлетворяетъ обоимъ частямъ проблемны и отвѣчаетъ не только вопросу: существуетъ ли предметъ, но и что онъ такое?

14 — Для удостовѣренія въ необходимости изящнаго въ ис кусствахъ, надобно бы доказать, что искусство, или изящное, есть результатъ прежняго начала. Но какъ это начало внѣ нашей науки, то остается принять идею ис кусства, какъ родъ леммы и короллярія, что впрочемъ умѣстно во всѣхъ философскихъ наукахъ, когда трак туютъ ихъ отдѣльно. Потому что всѣ онѣ, составляя часть системы, занимающейся познаніемъ вселенной, какъорга- низованнаго цѣлаго, связаны одна съ другою, и взаимно подполагаютъ себя. Это — кольца одной цѣпи , которая оканчивается сама собою и образуетъ кругъ. Итакъ — указывать идею изящнаго, по его существенной и необ ходимой природѣ — не наше дѣло; оно принадлежитъ эн циклопедическому изложенію полной философіи . Авторъ въ этомъ введеніи, считаетъ своею обязаннос тію, разсмотрѣть главные виды, подъ которыми общее чувство обыкновенно представляетъ себѣ идею изящнаго. Такое критическое изслѣдованіе послужитъ намъ приго товленіемъ къ уразумѣнію высшихъ началъ пауки. Все, что можно знать о предметѣ искусства, смотря на него съ точки зрѣнія общаго смысла, Гегель приво дитъ къ тремъ пунктамъ: 1) Искусство ни сколько не есть произведеніе приро ды, но человѣческой дѣятельности. 2) Оно существенно произведено для человѣка, и какъ имѣетъ дѣло съ чувствами, то болѣе или менѣе заим ствуетъ отъ чувственнаго. 3) Оно имѣетъ цѣль въ самомъ себѣ. I. Сначала, авторъ разсматриваетъ первый пунктъ. Онъ ’ говоритъ: искусства — какъ произведенія творческой дѣя тельности человѣка, нельзя ни изучить, ни передать. Все,

15 что могутъ сообщить правила и наставленія, относится ко внѣшней части искусства, механической и техниче ской; внутренняя, живая часть, есть результатъ произ вольной дѣятельности генія артиста. Духъ, сила разум ная, извлекаетъ изъ собственнаго основанія богатое со кровище идей и Формъ и развиваетъ ихъ въ своихъ про изведеніяхъ. Между тѣмъ, прибавляетъ онъ, во избѣжаніе предраз судка, не надобно впадать въ другую крайность, гово ря: что артистъ не имѣетъ надобности сознавать самого себя и своего произведенія; потому что, въ минуту тво ренія, онъ долженъ находиться въ особенномъ состояніи духа, исключающемъ мышленіе, знаніе, вдохновеніе. Эта мысль водворилась въ Германіи въ періодъ, славный твореніями Гете и Шиллера, тѣмъ болѣе, что оба поэта, въ своихъ первыхъ произведеніяхъ, систематически сверг ли съ себя иго правилъ. Нѣтъ сомнѣнія, въ талантѣ и геніи есть элементъ, который зависитъ только отъ при роды; но онъ имт.етъ надобность развиться посредствомъ размышленія и опыта. Кромѣ того, всѣ искусства, имѣютъ техническую сторону, которая пріобрѣтается трудомъ и навыкомъ. Артистъ, чтобы не быть остановленнымъ въ своихъ твореніяхъ, имѣетъ нужду въ ловкости, которая даетъ ему повелительный топъ и позволяетъ распола гать матеріалами искусства, по своему произволу. Это еще не все. Ч ѣмъ выше артистъ стоитъ на лѣстни цѣ искусствъ, тѣмъ дальше онъ долженъ проникать въ глубину человѣческаго сердца. Въ этомъ отношеніи, есть разность между искусствами. Напр. музыкальный талантъ можетъ развернуться въ ранней юности, и стоять рядомъ съ большею посредственностію ума и слабостію харак тера. Въ поэзіи совсѣмъ другое. Здѣсь то особенно, ге ній, для произведенія чего ни будь зрѣлаго, существен наго, совершеннаго, долженъ быть образованъ опытами

16 жизни и размышленіемъ. Первыя произведенія Шиллера и Гете представляютъ недостатокъ зрѣлости, какую то ди- ко.стьиварварство,внушающее ужасъ. Уже въ зрѣлыхъ лѣ тахъ сихъ авторовъ, надобно искать твореній глубокихъ, полныхъ, солидныхъ, плодовъ истиннаго вдохновенія, об работанныхъ въ совершенствѣ Формы, которую старикъ Гомеръ умѣлъ придать своимъ безсмертнымъ пѣснямъ. Другой не менѣе ошибочный взглядъ на предметъ ис кусства, — какъ произведенія человѣческой дѣятельнос ти — относится къ мѣсту, какое принадлежитъ произве деніямъ искусства, въ сравненіи съ произведеніями при роды. Обыкновенное мнѣніе ставитъ первыя ниже вто рыхъ, — на томъ основаніи, что все, выходящее изъ рукъ человѣка, бездушно; тогда какъ произведенія природы суть органическія, живутъ извнутри и во всѣхъ своихъ частяхъ. Жизнь твореній искусства только въ видимос ти, на поверхности; основаніе же ея всегда есть — дере- ѣо, полотно, камень, слово. Но не внѣшняя и матеріальная дѣйствительность со ставляютъ твореніе искусства; существенный характеръ его — быть твореніемъ духа, принадлежать области ду ха, однимъ словомъ — представлять только то, что по нято и выполнено въ минуты вдохновенія, на гласъ ду ха. Все, что истинно интересуетъ насъ, все, что имѣетъ дѣйствительное значеніе въ Фактѣ, пли обстоятельствѣ, вь характерѣ, развитіи или проявленіи дѣйствія, все это искусство схватываетъ и выводитъ наружу гораздо жи вѣе, чище и яснѣе, нежели какъ можетъ оно встрѣтить ся въ предметахъ природы, или Фактахъ дѣйствительной жизни. Вотъ почему творенія искусства выше творенія природы. Ни одно дѣйствительное бытіе не выражаетъ идеала — но искусство выражаетъ. Кромѣ того, въ отношеніи ко внѣшнему бытію, духъ умѣетъ давать прочность тому, что извлекаетъ изъ себя,

17 своимъ собственнымъ твореніямъ — продолжительное существованіе , чего не имѣютъ гибнущія существа природы. Это высокое мѣсто , принадлежащее произведеніямъ искусства, отнимаетъ у нихъ другой предразсудокъ обща го смысла. Говорятъ, природа и ея произведенія суть творенія Бога, Его премудрости и благости; а памятни ки искусства : — только произведенія человѣческія. Здѣсь заблужденіе въ понятіи, будто Богъ не дѣйствуетъ въ че ловѣкѣ и чрезъ человѣка и кругъ Его дѣятельности не простирается внѣ природы. Эта мысль ложная и уничто жается сама собою, если составимъ себѣ истинное поня тіе объ искусствѣ.. На оборотъ, противное предложеніе истинно; слава Божія болѣе видна изъ того, что произ водитъ умъ, нежели изъ того, что производитъ приро да. Въ человѣкѣ не только есть что то Божественное; но это божественное, проявляется въ немъ въ Формъ болѣе возвышенной, нежели въ природѣ. Богъ есть духъ, слѣд . человѣкъ — истинный посредникъ и органъ Его. Въ природѣ, средство, которымъ открывается Богъ, есть бытіе — совершенно внѣшнее. А что не знаетъ себя, ни же, по достоинству, предъ тѣмъ, что имѣетъ познаніе о самомъ себѣ. Признавши искусство твореніемъ духа, можно спросить себя, какую потребность имѣетъ человѣкъ производить созданія искусства? Не случайная ли эта потребность? Не есть ли она только капризъ, одна Фантазія, или луч ше, одна главная наклонность нашей природы? Начало, откуда искусство ведетъ свое происхожденіе, есть тотъ признакъ, по которому человѣкъ есть существо мыслящее, сознающее себя, т. е. не только то, что онъ существуетъ, но что существуетъ для себя. Быть въ себѣ и для себя — дѣлиться на самого себя, брать себя 2

18 предметомъ своей мысли и чрезъ то развиваться въ ви дъ' мыслящей дѣятельности — вотъ что составляетъ и от личаетъ человѣка, что даетъ знать, что онъ есть духъ. А это сознаніе самого себя, человѣкъ получаетъ двумя способами: теоріей и практикой, наукою и дѣйствіемъ; наукою, когда знаетъ себя въ себѣ самомъ, въ разви тіи собственной природы, или узнаетъ себя внѣ, въ томъ, что составляетъ сущность или вину (raison) вещей; прак тическою дѣятельностію, когда какая нибудь склон ность заставляетъ его развиваться во внѣшности , от - врываться въ томъ, что окружаетъ его и такимъ об разомъ узнавать себя въ твореніяхъ. Онъ достигаетъ сей дѣли перемѣнами, которымъ подвергаетъ Физическіе предметы, означая ихъ своею печатью, въ которыхъ и онъ находитъ свои ограниченія. Эту потребность онъ облачаетъ въ различныя Формы до тѣхъ поръ, пока достигнетъ способа явленія себя во внѣшнихъ пред метахъ, составляющихъ искусство. Таково начало вся каго дѣйствія и всякаго знанія. Искусство въ себѣ на ходитъ свое необходимое произхожденіе. Какой видовой и отличительный характеръ сего начала въ искусствѣ, по противоположности съ образомъ проявленія въ поли тической дѣятельности, религіи, наукѣ? Увидимъ дальше. П. Послѣ сего разсужденія объ искусствѣ, какъ произ веденіи человѣческой дѣятельности, авторъ занимается вторымъ пунктомъ, гдѣ разбираетъ искусство по его обращенію къ чувствительности человѣка и по произ- хожденію, болѣе или менѣе, изъ чувственнаго начала. Онъ начинаетъ опроверженіемъ мысли, назначающей искусству цѣль: возбуждать чувствованіе или удоволь ­

19 — ствіе. Въ этой системъ изслѣдованія изящнаго въ ис кусствахъ, ограничиваются анализомъ чувствованій, или впечатлѣній , производимыхъ ими въ насъ . Но чув ствованія не могутъ вести къ чему нибудь опредѣленно му и ученому. Чувствительность есть темная и неопредѣ ленная область духа. Ощущеніе — часто субъективное и личное, доставляетъ матерію только раздѣленіямъ и произвольнымъ художественнымъ классификаціямъ. Оно допускаетъ самые противоположные элементы, какъ при чины. Правда, Формы его могутъ соотвѣтствовать разно образію предметовъ, напр. различаютъ чувствованіе пра ва, нравственное чувство высокаго, религіозное чувство. Но уже по тому самому, что предметъ данъ подъ Формою чувствованія, оно не является въ своемъ существенномъ и приличномъ характерѣ. — Чтобы разсматривать только различныя состоянія и видоизмѣненія субъекта, дѣлаютъ строгое отвлеченіе отъ самаго предмета и его идеи. Всѣ эти мѣлочные анализы ощущеній и частностей, кото рымъ онъ могутъ подвергаться, оканчиваются тѣмъ, что дѣлаются скучными и лишенными истиннаго интереса. Къ такому способу изучать искусство, присоединяют ся еще покушенія, сдѣланныя для усовершенія вкуса, разсматриваемаго какъ чувство изящнаго, покушенія, ко торыя не произвели ровно ничего, кромѣ шаткости, не опредѣленности п поверхности. Вкусъ, понимаемый въ такомъ смыслѣ, не можетъ проникать во внутреннюю и глубокую природу предметовъ, которая не открывается чувству, ни даже разсудку, но разуму, той способнос ти духа, которая одна знаетъ истинное, дѣйствительное, субстанціальное во всѣхъ вещахъ. Также то, что согла сились называть хорошимъ вкусомъ, не смѣетъ уже на падать на великіе Эффекты искусства; оно хранитъ мол чаніе, когда внѣшніе и придаточные характеры усту паютъ мѣсто самому предмету. Въ самомъ дѣлѣ , когда

— 20 — выводятся на сцену великія страсти и глубокія движе нія души, то не обращаютъ уже вниманія на весь при боръ молочныхъ и тонкихъ различій, частностями кото рыхъ вкусъ напередъ исполненъ. Тогда вездъ разумѣютъ, что геній паритъ выше сей дольной страны и все сми ряется предъ его могуществомъ, Но какое участіе беретъ въ искусствѣ чувственное? Ка кая его настоящая роль? Гегель различаетъ здѣсь чув ственный элементъ въ предметѣ; то есть, въ произведе ніи искусства, и тотъ же элементъ въ субъектѣ, или въ артистѣ; чувствительность составляетъ какъ бы часть та ланта и генія. Представляя вопросъ съ первой точки взгляда, снача ла онъ даетъ замѣтитъ, что если предметъ открывается нашимъ чувствамъ, то онъ существуетъ не для одной только чувствительности, ни какъ предметъ чувственный; онъ обращается къ духу, для удовлетворенія котораго существенно назначенъ. Еще болъе, его матеріальная и чувственная часть должна существовать только для духа, а не сама по себъ. Дабы объяснить и оправдать эти предложенія, авторъ считаетъ необходимымъ указать различные виды чувстви тельности въ отношеніи къ человѣку. Самый первоначальный и самый грубый способъ со стоитъ въ простой пріемлемости чувствъ, къ которой не примѣшивается никакого дѣйствія мысли. Но для духа не довольно представлять себъ только внѣшніе предме ты — онъ стремится уподобить ихъ себъ. — Это состав ляетъ желаніе. Здѣсь человѣкъ ставитъ себя, какъ чув ственную индивидуальность, въ отношеніи съ вещами, разсматриваемыми также какъ индивидуальныя; онъ не имѣетъ дѣла съ ними такъ, чтобы обнять ихъ мыслію, какъ подчиненныя законамъ всеобщимъ. Особенныя на клонности, имѣющія предметомъ особенныя существа, —

21 вотъ чѣмъ желаетъ заняться человѣкъ и удовлетворить себя, — вотъ что онъ ищетъ обратить въ свое употребле ніе и въ свою субстанцію, — вотъ что оиъ приноситъ въ жертву самому себѣ. Въ этомъ отношеніи, желаніе не можетъ удовлетвориться видимымъ — ему нужна дѣй ствительность. Тѣмъ менѣе — желаніе можетъ позволить предмету независимое и свободное существованіе. Жела ніе можно удовлетворить только на условіи разрушенія и обращенія въ пользу. Съ своей стороны^ субъектъ, испы тывающій желаніе, самъ не свободенъ; ибо не повинует ся общимъ началамъ разумной воли и разсудка. Кромѣ того, онъ зависитъ отъ внѣшняго міра; потому что удо влетвореніе желанія остается подчиненнымъ внѣшнимъ условіямъ. Не такъ человѣкъ обращается съ предметомъ искусства; онъ позволяетъ ему существовать свободнымъ и незави симымъ; также, хотяэтотъ предметъ существуетъ для чув ствъ, нѣтъ надобности, чтобъ онъ былъ дѣйствительнымъ и живымъ. Даже, онъ не долженъ быть такимъ, по тому что назначенъ удовлетворять интересамъ духа, и исклю чаетъ всякое желаніе. . Другое отношеніе, представляемое внѣшними предмета ми къ духу человѣческому, состоитъ въ томъ, что буду чи противоположны простому чувственному представле нію, они обращаются къ созерцательной потребности мышленія; однимъ словомъ, могутъ быть мыслимы не будучи замѣчены и желаемы. Духъ, въ своемъ созерца тельномъ упражненіи, не имѣетъ никакого интереса по треблять ихъ, разрушать и обращать на извѣстное упо требленіе: — но хочетъ знать ихъ въ томъ л что они имѣ ютъ общаго, отыскивать себя въ нихъ, проникая ихъ идею. Такой интересъ, принимаемый духомъ въ пред метахъ внѣшнихъ, не дѣлаетъ ни какого покушенія на ихъ недѣлимое существованіе и позволяетъ имъ самохра-

— 22 — пеніе. Онъ пе привязывается даже къ этимъ недѣлимос тямъ, развѣ только потому, что онѣ заключаютъ всеоб щій элементъ; — слѣд. наука имѣетъ цѣлію удовлетво рить созерцательной потребности; искусство здѣсь так же совершенно чуждо, и чувственному и практическому желанію. Правда, наука беретъ участіе въ чувственномъ, по для того только, чтобы преобразовать его во всеоб щее, чтобы вывести изъ него законъ, обратить конкрет ное въ отвлеченное, сдѣлать изъ него что то со всѣмъ другое, нежели что дано было чувственнымъ представ леніемъ, тогда какъ, напротивъ, искусство (чѣмъ и отли чается отъ науки), чтобы обнять идею въ ея всеобщнос ти, не поднимается выше Формы индивидуальной и не посредственно понятой чувствами. И такъ, интересъ искусства отличенъ отъ практическа го интереса желанія, тѣмъ, что оставляетъ свой пред метъ свободнымъ въ самомъ себѣ, тогда какъ желанія разрушаютъ его, чтобы обратить въ свою пользу. Съ дру гой стороны, искусство различается отъ науки тѣмъ , что интересуется предметомъ, какъ индивидуальнымъ, будучи не въ силахъ преобразовать его во всеобщую идею. Отсюда вытекаетъ: въ произведеніи искусства, чув ственное должно быть дано только какъ наружность чувственнаго. Духъ ищетъ въ немъ не матеріальной дѣй ствительности, требуемой желаніемъ, не идеи въ ея от влеченной всеобщности, но чувственнаго предмета, осво божденнаго отъ всякихъ подставокъ матеріальности. Предметъ искусства занимаетъ средину между чув ственнымъ и раціональнымъ. Это что то идеальное, являю щееся матеріальнымъ. А что искусство имѣетъ дѣло съ чувствами, съ намѣреніемъ творитъ міръ тѣней, приви дѣній, вымышленныхъ представленій; его нельзя обви нять за это въ безсиліи, какъ будто оно неспособно бы-

23 ло производить ничего, кромъ пустыхъ Формъ дѣйстви тельности. По тому что ось эти наружности, искусство допускаетъ не для нихъ самихъ, но съ цѣлію удовлетво рить одной изъ высочайшихъ потребностей духа; ибо онѣ имѣютъ могущество потрясать струны человѣческой души, даже въ самой глубокой внутренности сознанія. Второе слѣдствіе: произведеніе искусства можетъ су ществовать столько, сколько духъ проникаетъ его, въ полномъ смыслѣ; — сколько оно вышло изъ творческой дѣятельности духа; это ведетъ насъ ко второму пункту вопроса. Чувственная сторона находится ли въ душѣ артиста и въ твореніи искусства? Здѣсь идетъ дѣло о субъектѣ тво рящемъ и объектѣ творимомъ. Мы опять находимъ въ немъ тѣ же начала. Во первыхъ, духъ есть главное (еп jeu), но такъ, что онъ заключаетъ въ себѣ моментъ чув ствительности. Въ творческомъ созданіи артиста, не ме ханическая работа, не ловкость руки не имѣющая созна нія о томъ, что онъ дѣлаетъ, или настроенная выученны ми правилами; ни способъ производить, подобный спо собу ученаго, начиняющій чувственнымъ и восходящій до чистыхъ понятій разума: но элементъ разумѣнія и эле ментъ чувствительности соединенныя и слитыя вмѣстѣ; ибо творитъ духъ, существующій и дѣйствующій толь ко на условіи сознанія себя, и сознаетъ себя самого и свое развитіе; но не иначе можетъ представить себѣ идею, составляющую сущность и основаніе его произведенія, какъ подъ чувственною Формою. Отсюда — воображеніе имѣетъ одну сторону, по которой оно есть даръ приро ды, врожденный и ограниченный талантъ — и это есть чувственная сторона, которая соотвѣтствуетъ чувствен ной особенной Формѣ. Говорятъ также, есть врожден ные, ученые таланты. Но науки лучше предполагаютъ всеобщую способность мыслить и разсуждать, нежели

— 24 - натуральный инстинктъ къ опредѣленному виду. Вообра женіе идетъ иначе; ибо способъ представленія, которымъ идея должна проявляться, субъективно данъ въ артис тѣ, въ первоначальномъ расположеніи инстинктивномъ и натуральномъ. Не смотря на то, одно сіе расположе ніе не составляетъ вполнѣ таланта и генія; — твореніе искусства — въ то же время есть твореніе духа, сознаю щаго самого себя. Мысль, какъ сказано, заключаетъ только моментъ чувствительности. Тѣмъ же объясняютъ еще и то, по чему каждый можетъ достигнуть извѣстной степени въ какомъ нибудь искусствѣ; но чтобы вырвать ся за пунктъ, въ которомъ, собственно говоря, начи нается искусство, потребенъ талантъ артиста врожден ный и болѣе возвышенный. Такой талантъ обыкновенно открывается очень рано, въ Формѣ какой нибудь наклонности, живой, дѣя тельной и неспокойной, которая стремится все устроить, все обдѣлать въ смыслѣ особеннаго искусства, все при весть къ этому типу, какъ единственной Формѣ, или са мой приличной, какую только могутъ принять предметы. Ранняя смѣтливость обращаться съ матеріалами искусства есть также признакъ врожденнаго таланта. Въ такихъ организаціяхъ замѣтно: все, что онѣ понимаютъ, все, что поражаетъ ихъ, или трогаетъ, - тотчасъ дѣлается Фи гурою , рисовкою , мелодіей, поэтическимъ выраженіемъ. III. Дальше — какая цѣль искусства? Таковъ третій пунктъ который изслѣдуетъ авторъ въ своемъ введеніи и кото рый долженъ вести насъ къ истинной идеѣ искусства въ самомъ себѣ. Гегель выставляетъ главныя мнѣнія, которыми отвѣ чали на сей важный вопросъ.

— 25 Первое — даетъ цѣль искусству: подражаніе природѣ. Это начало, представленное просто, приводится къ слѣ дующему: все, что существуетъ уже въ природъ, человѣкъ дѣлаетъ во второй разъ, сколько позволяютъ ему сред ства. Можно сказать: это повтореніе безполезно, и тру ды напрасны; ибо, что намъ представляется въ те атрѣ, на картинѣ, на сценѣ, то мы можемъ также хорошо видѣть въ саду нашемъ или дома. И не только это лишняя работа, но какая то игра, обличающая вдругъ и гордость человѣка и тщету его усилій. Искусство огра ничено въ средствахъ представленія; оно производитъ только несовершенныя обольщенія, которыхъ смыслъ есть обманъ. Вмѣсто дѣйствительнаго, живаго, оно даетъ ложь, прикрытую дѣйствительностію и жизнію. Потому и магометанство не терпитъ картинъ. Турокъ, которо му Джемсъ Брюсъ показалъ нарисованную рыбу, послѣ минутнаго удивленія, здѣлалъ ему такой вопросъ: «если эта рыба, на страшномъ судѣ встанетъ противъ тебя и съ обвинен ’ емъ спроситъ: зачѣмъ ты не далъ мнѣ жи вой души, давши тѣло,- что ты будешь отвѣчать?» Самъ пророкъ сказалъ нѣкогда двумъ своимъ женамъ, Омми Габибв и Омми Сельмѣ, разсказывавшимъ ему о карти нахъ Европейскихъ: «эти картины будутъ обвинять сво ихъ живописцевъ въ день суда. » Представляютъ многіе примѣры совершеннаго оболь щенія посредствомъ представленій искусства. Виноградъ Зевксиса является въ древности, какъ тріумфъ искус ства, а слѣд. какъ тріумфъ начала подражанія. Изъ но вѣйшихъ можно представить обезьяну Буттнера и др. Но вмѣсто похвальной стороны сихъ произведеній, что они обманули животныхъ, голубей или обезьянъ, не должно ли будетъ порицать тѣхъ, которые думали поднять достоинство искусства, давая ему крайнею цѣлію дѣйствіе природы столь же низкой? Можно сказать во-

— 26 — обще: человѣкъ силясь подражать природѣ, падаетъ въ сей неравной борьбъ. Онъ подобенъ червю, который пол зя хочетъ подражать слону. Конечно, можно находить удовольствіе, видя, какъ произведено умомъ художника и трудами рукъ его то, что уже существовало; но это на слажденіе, безъ сомнѣнія, тѣмъ менъе живо, тѣмъ скуч нее и холоднее, чемъ подражаніе ближе къ оригиналу. Даже оно можетъ перейти въ отвращеніе. Есть портре ты, о которыхъ умно говорятъ, что они отвратительны своимъ сходствомъ. Пѣніе соловья, какъ замечаете Кантъ, подряжаемое человекомъ, не нравится намъ, какъ скоро мы замѣчаемъ, что человѣкъ производилъ его. Мы не узнаемъ здесь ни свободнаго произведенія природы, ни творенія искусства. Вообще, наслажденіе, доставляемое ловкостію подражанія, всегда очень ограниченно. — Со всѣмъ другое доставляетъ человеку и безмерно больше удовольствія — имянно, это творчество. Въ такомъ смысле, малейшее изобрѣтеніе въ механическихъ искусствахъ, благороднее и ценнее въ глазахъ его, нежели все, что есть только подражаніе. Для человѣка больше гордости въ изобрѣтеніи молотка и гвоздя, нежели вь самомъ луч шемъ подражательномъ произведеніи. Ловкость артиста, которая борется съ природою, силясь возпроизвесть ее, всегда будетъ походить на ловкость человека, который попадалъ горошинкою въ маленькое отверзтіе, и которо му Александръ, въ награду за его искусство, приказалъ выдать меру гороха. Такъ какъ начало подражанія чисто внѣшнее и поверх ностное, то объяснять его, давая ему цѣлію подражаніе изящному, какъ оно находится въ предметахъ, значило бы разрушать его. Подражаніе, ни больше ни меньше, должно быть вѣрно. Различать предметы на изящные и отвратительные — значитъ вводить въ начало раздѣленіе, котораго оно не имѣетъ. Далѣе — при недостаткѣ Крите-