Кремль в Москве

жизни, мѣстничество проникаетъ всюду, какъ въ торжест венный „нарядъ" государевъ, такъ и въ обыкновенную жизнь. Стоять или дѣлать что съ кѣмъ нибудь, не въ одномъ чинѣ, считалось позоромъ, которому предпочиталась самая смерть. Передъ самымъ вѣнчаніемъ на царство Михаила Федоровича происходятъ мѣстническіе споры и раздоры. Передъ тѣмъ какъ идти въ Успенскій соборъ на вѣнчаніе государь сидѣлъ въ золотой подписной палатѣ и тутъ было „сказано" боярство двумъ стольникамъ: родствен нику царскому князю Ивану Борисовичу Черкасскому и вождю - освободителю князю Дмитрію Михайловичу Пожар скому. У сказки послѣднему назначенъ былъ стоять думный дворянинъ Гавріилъ Пушкинъ, который билъ челомъ: „что у сказки ему стоять и меньше князя Дмитрія быть невмѣ стно, потому что его родственники меньше Пожарскаго никогда не были." Такимъ образомъ, какъ видно изъ этой челобитной, личныя качества ровно ничего не значили, а значили лишь родовыя привиллегіи. Личность являлась въ это время вполнѣ безсильной: даже спасеніе государства отъ страшныхъ кровавыхъ смутъ и конечнаго раззоренія, какъ спасеніе Пожарскимъ московскаго государства, этимъ народнымъ вождемъ - освободителемъ , въ глазахъ того времени не считалось достаточнымъ основаніемъ для того, чтобы какой нибудь, ничѣмъ лично не замѣчательный, Гаврило Пушкинъ, не билъ челомъ, что ему меньше По жарскаго быть нельзя. Личныя услуги ставились ни во что, родовыя прерогативы господствовали. Этотъ споръ былъ прекращенъ лично государемъ, повелѣвшимъ „для своего царскаго вѣнца во всякихъ чинахъ быть безъ мѣста. " Этотъ приказъ онъ повелѣлъ при всѣхъ разрядахъ въ указы записать, но, тѣмъ не менѣе, вновь сейчасъ же является опять челобитная. Выступилъ дьякъ Петръ Треть яковъ и объявилъ порядокъ торжества: бояринъ князь Мсти славскій будетъ осыпать государя золотыми, бояринъ Иванъ Никитичъ Романовъ будетъ держать шапку Мономахову, бояринъ князь Дмитрій Тимофѣевичъ Трубецкой — скипетръ, новый бояринъ князь Пожарскій — яблоко. Тотчасъ же Трубецкой билъ челомъ на Романова, что ему меньше Романова быть невмѣстно. Тогда государь сказалъ Тру бецкому: „извѣстно твое отечество передъ Иваномъ, можно