Гамбургский счет

Жизнь тяжела, ее тяжесть от себя не скрыть. И в этой тя желой жизни не похожи ли мы на селенитов («Первые люди на Луне»), посаженных в бочки, из которых дают расти одному только щупальцу, полезному для коллектива*. Человек поневоле рад бы туда, где все было мягче, где били не иначе как мягкими подушками, а топили непременно в теплой воде. Но дорога во вчерашний день, конечно, заперта. И вот человек бежит в театр, в актеры,— так, по мысли Фрейда, при психозе мы прячемся в какую-нибудь манию, как в монастырь, то есть создаем себе иллюзорную жизнь, иллюзорную действительность вместо трудной действительно сти действительной. Вы помните, по всей вероятности, описание театра в «Запис ках из Мертвого дома» Достоевского. Покрыть бритую голову париком, одеть не серую одежду, перейти в другую жизнь,— вот что пленяло каторжан в театре. Достоевский говорит, что они оказались хорошими актерами. Это оттого, что в старое время каторга снимала наиболее сильную часть народа. Народное массовое празднество, смотр сил, радость толпы есть утверждение сегодняшнего дня и его апофеоз. Оно законно тогда, когда на него никто не смотрит из окна или из особой трибуны, иначе оно вырождается в парад, в крепостной балет и в оркестр роговой музыки. И уже поэтому оно не маскарад и не театр. Народное массовое празднество — это дело живых; драма тические же кружки — психоз, бегство, мечта селенита о конеч ностях. Эти миллионы кружков нельзя закрыть,— нельзя запретить человеку бредить; они — сыпь болезни, и как таковые — они заслуживают внимания социолога. Но использовать их для постройки нового быта нельзя. Его нельзя строить из бреда дезертира. Это слишком жестоко. Я был в «театре Зон» на постановке Мейерхольда и Бебу това «Зорь» Верхарна в переделке Чулкова, или в переделке Мейерхольда и Чулкова, или вообще в переделке**. Рампа снята. Провал сцены ободран. Театр похож на пальто с выпоротым воротником. Не весело и не светло. На сцене контррельеф с натянутыми, вверх идущими кана тами, с гнутым железом,— все это на фоне таком черном, что его почти не видно. Мне это понравилось, особенно, если бы мне не мешали рассматривать несколько бритых людей без грима и в костюмах, представляющих нечто среднее между контр рельефом и костюмом комиссара (галифе). «ПАПА, ЭТО - БУДИЛЬНИК!..»

86