Гамбургский счет

мя, на первых порах вхождения в литературу) ; ощутимым образом ме нялся материал прежней литературы. Описание некоего ремесла долж но было «само» подсказать новые фабульные схемы. Новый материал, приближенный к факту, документу, газетному сообщению, новый ав тор — мемуарист и фельетонист —- вот то, что сближало Шкловского с Лефом. Вместе с тем его разделяло с лефовцами опоязовское прошлое: для него установка на факт оставалась явлением не утилитарно-со циальным, но эстетическим, чаемым инструментом чисто литературного развития. Надежды не оправдались; Леф сходил на нет; в 1928 г. Шкловский выходит из Лефа. Главные черты критической манеры Шкловского выявились с пер вых же его выступлений. Она, разумеется, ничего общего не имела ни с либеральной толстожурнальной критикой эпохи расцвета «Русской мысли» и «Русского богатства», ни с журнальными обозрениями «профессорских» «Русских ведомостей», ни с эстетико-философской эссеистикой 1910-х годов. Вопреки распространенному мнению, с фу туристической критикой сходства было тоже очень немного — разве что в категоричности тона и небоязни эпатажа. Другим был сам подход, инструментарий. Разбирались мотивы, система образов, способы развертывания метафоры в поле всего произ ведения, возникновение и развитие тематического ряда, «сюжетное строение вещи», характер описания и повествования, типы рассказ чиков. Пафос филологического профессионализма пронизывает любую его заметку. Худшего греха, чем непрофессионализм, он не знал. Глав ный его упрек напостовцам: «Люди, которые хотят перестроить чужое творчество, не умея даже разжечь примус, чтобы сварить клейстер для склейки хроники» (с. 276). Критик, которого так часто обвиняли в том, что произведение и сам литературный процесс под его пером рассыпается на серии отдель ных приемов, как никто давал целостные характеристики мировидения писателя, его литературного дела или одного произведения, его мане ры, стиля. Это необычайно трудное дело Шкловскому удавалось вполне. В этом он был уникален. Его характеристики остры, остроумны, блестящи, запоминаются, остаются. О Пильняке. «Роман Пильняка — сожительство нескольких новелл. Можно разобрать два романа и склеить из них третий. Пильняк иногда так и делает. (...) Модернизм формы Пильняка чисто внешний, очень удобный для копирования, сам же он писатель не густой, не насыщенный. Элементарность основного приема делает Пильняка легко копиру емым, чем, вероятно, объясняется его заразительность для молодых писателей» (с. 261, 263). О романе К. Федина «Города и годы». «В романе есть интерес ный газетный материал, но он неумело связан, и все герои труппой гуля ют из Германии к мордве. (...) Роман цитатен (...), описания состоят из перечислений, герои не нужны, сюжета нет, и сюжетное затруднение заменено поэтому временной перестановкой» (с. 289).

20